Стендаль

Шевалье де Сент-Имье

Это было в 1640 году. Ришелье властвовал над Францией с особенной жестокостью. Железная воля и своенравие повелителя пытались сломить мятежные сердца, с одинаковой страстью отдававшиеся войне и любви. В те времена галантность еще не родилась.

Религиозные войны и бунты, питаемые золотом мрачного Филиппа II, зажгли в сердцах огонь, которого не мог загасить вид падавших по слову Ришелье голов. В те времена ни крестьянин, ни дворянин, ни буржуа еще не утратили энергии, которая иссякла во Франции после семидесятидвухлетнего царствования Людовика XIV. В 1640 году французы еще осмеливались помышлять о решительных действиях, хотя даже самые храбрые из них побаивались кардинала, зная, что человек, нанесший ему оскорбление и имевший неосторожность остаться после этого во Франции, мог считать себя погибшим.

Вот о чем размышлял шевалье де Сент-Имье, молодой офицер, принадлежавший к одной из самых благородных и богатых фамилий в Дофине. В один прекрасный июньский вечер он, глубоко задумавшись, ехал верхом по правому берегу Дордони, мимо живописной деревушки Мулон, расположенной на другом ее берегу; его сопровождал лишь один слуга. Шевалье был уже у самой деревни, но все еще колебался, стоит ли рискнуть заехать в Бордо. Ему сказали, что там хозяйничает капитан Рошгюд, душой и телом преданный его преосвященству, а Сент-Имье был небезызвестен грозному кардиналу. Хотя молодому дворянину исполнилось всего двадцать пять лет, он успел весьма отличиться во время войн в Германии. Но незадолго до описываемых событий, находясь в Руане у своей двоюродной бабушки, которая предполагала сделать его наследником всего своего крупного состояния, он поссорился на балу с графом де Кле, родственником президента парламента Нормандии, человека, преданного кардиналу и интриговавшего в его пользу в названном парламенте. Все в Руане знали об этом, и поэтому президент пользовался там большей властью, чем сам губернатор. По этой же причине Сент-Имье, убив графа при свете уличного фонаря в одиннадцать часов вечера, поспешил покинуть город, не разрешив себе даже проститься с теткой.

Добравшись до горы св. Екатерины, он спрятался в густом лесу, которым тогда была покрыта эта гора. Он послал встреченного на дороге крестьянина известить о случившемся своего слугу, и тот доставил лошадей своему господину и сообщил тетке, что ее племянник собирается укрыться у одного из своих друзей, дворянина, живущего в своем поместье под Орлеаном. Шевалье не прожил там и двух дней, как некий капуцин, приятель этого дворянина, пользовавшийся покровительством знаменитого отца Жозефа[1], прислал из Парижа своего слугу, который, загнав нескольких лошадей, привез письмо, содержащее всего несколько слов:


«Не могу поверить тому, что о вас рассказывают. Ваши враги утверждают, что вы укрываете у себя бунтовщика, восставшего против его преосвященства».


Бедный Сент-Имье вынужден был бежать из имения под Орлеаном, так же как ранее бежал из Руана. Едва только друг разыскал его на охоте на другом берегу Луары, чтобы сообщить о полученном им страшном письме, как шевалье, дружески обняв его на прощание, поспешил к реке, надеясь раздобыть какую-нибудь лодку; ему посчастливилось встретить рыбака, который, сидя в узком челне, вытаскивал из воды сети. Шевалье подозвал его:

— Меня преследуют кредиторы; ты получишь поллуидора, если будешь грести всю ночь и доставишь меня к моему дому, в полулье от Блуа.

Сент-Имье спустился по Луаре до ***, по ночам огибая пешком встречные города, а днем продвигаясь вниз по реке то в одной, то в другой рыбачьей лодке. Слуга с лошадьми нагнал его только в ***, маленькой деревушке близ города ***. Отсюда шевалье уже верхом поехал вдоль берега на расстоянии одного лье от моря; на все вопросы он отвечал, что он дворянин-гугенот, родственник д\'Обинье[2], и потому спасается от преследования. Ему посчастливилось без всяких приключений добраться до берегов Дордони. Довольно важные обстоятельства призывали его в Бордо, но, как было упомянуто выше, он боялся, что капитан Рошгюд уже получил приказ арестовать его.

«Кардинал извлекает много денег из Нормандии, которая меньше других провинций пострадала от беспорядков. Президент Лепуатвен — главное орудие, при помощи которого он взимает налоги; что для него жизнь бедного дворянина вроде меня, когда государственные интересы диктуют ему: «Деньги прежде всего!» Именно потому, что кардинал меня знает, мое положение еще опаснее: я не могу надеяться, что обо мне забудут».

Между тем дело, побуждавшее Сент-Имье стремиться в Бордо, было настолько безотлагательным, что, продолжая продвигаться по правому берегу Дордони после ее слияния с Гаронной, он прибыл поздней ночью в ***. Паромщик перевез его вместе со слугой и лошадьми на левый берег. Здесь Сент-Имье удалось столковаться с виноторговцами, которые весьма кстати только что купили у капитана Рошгюда разрешение на въезд в Бордо ночью, так как днем от сильной жары вино могло скиснуть. Шевалье положил шпагу на одну из их повозок и вошел в Бордо с кнутом в руке, разговаривая с одним из торговцев. Минуту спустя, сунув экю в руку этого человека, он взял свою шпагу и скрылся, не говори ни слова, на повороте улицы.

Добравшись до церкви св. Михаила, он присел отдохнуть под сенью ее портала.

«Вот я и в Бордо. Что я должен ответить, если патрульные начнут меня допрашивать? Если они окажутся не столь пьяны, как обычно, вряд ли мне удастся их убедить, что я виноторговец. Это могло бы показаться правдоподобным только около повозок, нагруженных бочками. Раньше чем оставить лошадей, мне следовало переодеться в платье моего слуги; в том виде, какой я имею сейчас, всякий признает во мне дворянина, а раз я дворянин, то тем самым я привлеку к себе внимание Рошгюда; он непременно упрячет меня в крепость Тромпет, и через два месяца моя голова скатится с плеч на площади здесь или в Руане. Захочет ли меня приютить мой осторожный кузен, маркиз де Миоссан? Если он не знает о моей дуэли в Руане, он вознамерится отметить мой приезд блестящим празднеством и будет рассказывать всем гасконцам, что я любимец кардинала. Если же он знает, что я в опале, то не успокоится, пока не пошлет своего секретаря донести на меня Рошгюду. Надо бы повидаться с доброй маркизой без ведома ее мужа; но у нее есть любовники, а маркиз, говорят, до того ревнив, что даже выписал из Испании дуэний для своей жены. Многие над ним посмеиваются, говоря, что его дом в Бордо охраняется не хуже крепости. Но как мне разыскать их великолепный, как утверждают, особняк, мне, никогда не бывавшему в Бордо? Не могу же я сказать первому встречному: «Покажите мне особняк де Миоссана и помогите пробраться в него тайком от маркиза». Право, это самое глупое, что можно придумать. Но вместе с тем ясно, что если я буду сидеть здесь, у этих жалких домишек, окружающих церковь, у меня не останется ни малейшей надежды найти прекрасный особняк моего кузена».

На башне пробило час.

«Не надо терять времени, — решил шевалье. — Если я дождусь утра, чтобы укрыться в каком-нибудь доме, это станет известно Рошгюду. В провинциальных городах все знают друг друга, особенно люди с положением».

Бедный шевалье побрел по городу, не зная, куда деваться и что предпринять. Глубокая тишина царила на улицах, по которым он проходил. Столь же глубоким был и мрак вокруг него. «Мне не выпутаться из этой истории, — думал шевалье. — Завтра я попаду в крепость Тромпет, мне не спастись». Вдруг он заметил вдали дом, окна которого были освещены. «Пусть там окажется хоть сам дьявол, я должен вступить с ним в переговоры». Из дома доносился сильный шум. Шевалье тихонько приближался, внимательно прислушиваясь и стараясь угадать, что бы это значило. Внезапно открылась небольшая дверь, и яркий свет озарил улицу; из дома выбежал красивый юноша, одетый с изысканной роскошью, с обнаженной шпагой в руке. Он сердито что-то кричал, и лицо его выражало гнев, показавшийся нашему шевалье наигранным. Окружавшие его люди были, по-видимому, его слугами и старались его успокоить. Подойдя поближе, шевалье услышал гневные выкрики этого щеголя и уговоры его спутников, старавшихся его успокоить и называвших его «господином графом».

Сент-Имье был еще в двадцати шагах от ярко освещенной двери, когда молодой красавец, с полминуты уже стоявший на пороге, ринулся на улицу, бешено размахивая шпагой и продолжая кричать, как человек, который изображает гнев, чтобы произвести впечатление на окружающих; за ним следовал другой, почти так же хорошо одетый мужчина.

Сент-Имье разглядывал незнакомцев, когда вдруг тот, которого называли графом, заметил его и, изрыгая проклятия, устремился на Сент-Имье со шпагой в руке, намереваясь поразить его прямо в лицо. Шевалье не ожидал такого нападения; наоборот, он обдумывал, как бы повежливее заговорить с этим изящно одетым господином, чтобы узнать у него, где находится особняк де Миоссана. Для этого он с притворной веселостью покачнулся всем телом, как будто успел свести близкое знакомство с добрым местным винцом. Он решил, что, притворившись полупьяным, он с большей безопасностью сможет заговорить с незнакомцем. В то время, как он, сам посмеиваясь над своей игрой, изображал пьяного, он неожиданно чуть не получил в лицо удар шпагой наотмашь; но вся сила удара обрушилась на его правую руку, которую он поднял, чтобы защитить лицо. Он отскочил назад.

— Меня ударили! — воскликнул он и, выхватив шпагу, с яростью бросился на своего оскорбителя.

— Ага, хочешь, чтобы тебя проучили? — вскричал граф. — Мне только этого и нужно. Получай же!

И он напал на Сент-Имье с невероятным пылом и отвагой.

«Господи помилуй, он хочет убить меня, — подумал Сент-Имье. — Тут необходимо хладнокровие». Он сделал несколько выпадов, потому что дворянин, следовавший за графом, выхватил свою шпагу и, став справа от него, тоже старался нанести удар.

«Они непременно убьют меня», — подумал шевалье. Он сделал еще один выпад и, воспользовавшись неосторожным движением графа, устремившегося на него, направил шпагу ему в грудь. Граф отбил лезвие вверх, и острие шпаги вонзилось ему в правый глаз, глубоко проникнув в голову. Шевалье почувствовал, что шпага наткнулась на что-то твердое; то была задняя стенка черепа. Граф упал замертво.

Пораженный тем, что случилось, шевалье не успел сразу выдернуть свою шпагу. В то же мгновение человек, стоявший позади графа, нанес ему сильный удар в правую руку. Сент-Имье тотчас же почувствовал, как по руке потекла горячая струя крови. Ранивший шевалье незнакомец стал громко кричать, призывая на помощь. Человек десять выбежали из гостиницы (ибо этот дом был самой большой в городе гостиницей). Сент-Имье заметил, что не менее половины их были вооружены. Он бросился бежать со всех ног.

«Я убил человека, — думал он, — и с избытком отомщен за полученную рану. Впрочем, мне все равно, арестуют меня или убьют. Разница только та, что если я попадусь Рошгюду, то умру не так, как подобает храброму дворянину: мне с позором отрубят голову на площади».

Наш герой бежал без оглядки. Он снова миновал церковь, потом очутился на широкой с виду очень длинной улице. Преследователи, пробежав по ней двести или триста шагов, остановились. Это было очень кстати для бедного шевалье, потому что он совершенно выбился из сил. Он тоже остановился и, присев, спрятался за столб ограды возле одного дома. Как только погоня возобновилась, он снова с удвоенной энергией помчался дальше. Пробежав таким образом еще изрядное расстояние, он остановился, услышав звук размеренных шагов.

«Ну вот, я наскочил на дозор», — подумал он и тотчас же свернул в узкую боковую уличку. Он кружил по темным переулкам, останавливаясь через каждые полминуты, чтобы прислушаться к погоне. Вначале ему попадались навстречу только кошки, удиравшие от него в страхе, но, когда он свернул в какой-то совсем маленький тупичок, он услышал шаги четырех или пяти человек, которые приближались к нему, о чем-то спокойно и неторопливо беседуя.

«Черт меня подери, — подумал шевалье, — если это опять не дозор!» Он находился в эту минуту перед большой дверью, украшенной тяжелой деревянной резьбой; но в десяти шагах от нее он заметил другую, поменьше. Он толкнул ее. Юркнув туда, он спрятался за нею, затаив дыхание. У него мелькнула мысль, что люди, приближавшиеся к нему, могли заметить, как он вошел, и что они, пожалуй, войдут вслед за ним и обнаружат его; поэтому он решил притаиться за дверью и, как только эти люди пройдут в глубь двора, усаженного высокими деревьями, куда вела эта дверь, выйти и снова бежать.

Компания, возвращавшаяся с ужина, остановилась поболтать у самой двери, но никто не вошел. Сент-Имье, еще не придя в себя от страха, прошел через сад, вышел на широкий двор, а затем на маленький дворик, вымощенный, как ему показалось, мраморными плитами. Он озирался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь, к кому можно было бы обратиться с вопросом.

«Это богатый дом, —решил он. — Мне повезло. Если я встречу кого-нибудь из здешних слуг, я сумею его задобрить, предложив ему экю, и он укажет мне дом де Миоссана, а за два экю он, может быть, согласится спрятать меня на день или на два в своей комнате и даже станет прислуживать мне. Это, конечно, было бы самым лучшим для меня выходом из положения».

Полный радужных надежд, Сент-Имье прошел дальше и увидел лестницу, ведущую на балкон, куда выходило окно второго этажа. Он поднялся по ней. Шевалье стоял уже на балконе, оглядываясь по сторонам, когда на лестнице послышался шум. Он сейчас же перелез через перила балкона и спустился на карниз, держась за деревянный ставень ближайшего окна. Ему удалось перебраться на соседний балкон, окно которого было открыто. Он проник внутрь. Перед ним была узенькая внутренняя лестница, как ему показалось, из белого мрамора и очень красивая. Поднявшись на третий этаж, он очутился перед дверью, украшенной золочеными гвоздями. Он заметил полоску света внизу и тихонько потянул дверь к себе. За нею была еще одна дверь с медными или серебряными украшениями, так как, несмотря на темноту, она блестела.

Но еще важнее для бедного шевалье было то, что он заметил луч света, пробивавшийся сквозь замочную скважину. Он прильнул к ней лицом, но ничего не мог рассмотреть; ему показалось только, что он различил портьеру. «Должно быть, это очень богатый дом», — подумал он. Его главной заботой было не шуметь. «В конце концов, — подумал он, — надо же мне найти кого-нибудь; и раз уж я заблудился ночью в чужом особняке, мне лучше было бы объясниться с его владельцем, чем со слугой. Он скорее поймет, что я не вор».

Придерживая левой рукой первую дверь, он правой взялся за ручку второй двери, тихонько приоткрыл ее и сказал как только мог любезнее:

— Разрешите войти, господин граф?

Ответа не последовало. Сент-Имье постоял некоторое время в той же позе, положив свою шпагу на пол между ногами так, чтобы в случае надобности легко ее схватить; затем еще раз повторил придуманное им вежливое обращение:

— Господин граф, разрешите войти?

Никакого ответа. Сент-Имье заметил, что комната была убрана с необыкновенной роскошью. Стены были обиты кожей, тисненной золотом. Напротив двери находился великолепный шкаф черного дерева, украшенный множеством резных колонок с капителями из перламутра. Справа стояла кровать; полог из красного дамасского шелка был задернут. Шевалье не было видно, лежит ли кто-нибудь на ней; он мог различить только одну из четырех поддерживающих ее золоченых колонн. Два гения из позолоченной бронзы поддерживали на вытянутых руках старинный янтарный столик, на котором стояли два золоченых подсвечника; в одном из них горела свеча, и, что больше всего встревожило нашего героя, рядом со свечой лежало пять или шесть брильянтовых колец. Сент-Имье сделал несколько шагов, повторяя самые изысканные приветствия. Он увидел камин, украшенный великолепным венецианским зеркалом, затем туалетный столик, покрытый зеленым муаровым шелком. На этом столике тоже лежали кольца и часы, усыпанные драгоценными камнями. Тикание этих часов было единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты.

«Один бог знает, — подумал Сент-Имье, — какой крик поднимет владелец этих драгоценностей, когда внезапно проснется и увидит меня; но все равно, надо выйти из этого положения. Уже более четверти часа как я тщетно ломаю голову над тем, что надо мне сделать, чтобы меня не приняли за грабителя!» Решив идти вперед, он выпустил створку двери, которую все время придерживал левой рукой. Она повернулась на петлях и захлопнулась с легким шумом. «Вот я и в плену», — подумал беглец.

Он сделал инстинктивное движение к двери, но открыть ее изнутри оказалось невозможным. Раздосадованный этим обстоятельством, он решительным шагом подошел к кровати. Полог был наглухо задернут. Сент-Имье осторожно раздвинул его, принося тысячу извинений человеку, которого там не оказалось, ибо постель была пуста, но в беспорядке, указывавшем на то, что еще совсем недавно в ней кто-то лежал. Простыни из тончайшего полотна были обшиты кружевами. Шевалье взял свечу, чтобы лучше разглядеть все это. Он коснулся рукой постели: она еще хранила тепло человеческого тела. Шевалье быстро обошел вокруг комнаты и, к своему неописуемому огорчению, убедился, что выйти из нее почти невозможно. Единственный способ заключался в том, чтобы разорвать простыни на полосы, свить из них веревку и спуститься на сорок футов вниз, в темное пространство за окном. Он тщетно пытался разглядеть, что там было внизу: двор или крыша. «Весьма возможно, — подумал он, — что, если даже мне и удастся благополучно спуститься туда, я все же останусь пленником». Неожиданная мысль вдруг осенила шевалье: «В комнате не видно шпаги. Вероятно, слуги унесли одежду знатного обитателя этой комнаты, но они должны были оставить ему шпагу. Может быть, в дом проникли воры, и он, схватив шпагу, выбежал, чтобы напасть на них? Но неужели у него одна только шпага?»

Шевалье весьма тщательно осмотрел всю комнату и только тогда заметил на коврике около кровати пару миниатюрных туфелек из белого атласа и узкие шелковые чулки.

«Какой я дурак! — воскликнул он. — Ведь я нахожусь в комнате женщины!» Минуту спустя он нашел подвязки, украшенные серебряным кружевом, а на кресле обнаружил юбку из розового атласа.

«Это молодая женщина!» — заключил он с восторгом. Любопытство Сент-Имье было так возбуждено, что он совсем забыл о страхе перед грозившей ему тюрьмой или, иначе говоря, смертью, хотя это чувство преобладало в нем над всеми остальными с того момента, как он убил на улице молодого человека. Он совершенно забыл о своих опасениях. Прижав к себе обнаженную шпагу и держа в руке свечу, он стал выдвигать по очереди все ящички туалета. Он нашел в них множество драгоценных безделушек, говоривших о тонком вкусе; на некоторых изящных футлярах были надписи на итальянском языке. «Обитательница этой комнаты, наверно, бывает при дворе», — подумал он. Он нашел очень маленькие, уже бывшие в употреблении перчатки. «У нее очаровательные ручки», — решил он. Особенно велика была его радость, когда он обнаружил письмо.

«Ясно, что эта комната принадлежит молодой и красивой женщине. Кто-то ухаживает за нею, но не пользуется взаимностью».

Удовлетворив свое любопытство, наш герой сразу почувствовал ужасную усталость. Для того чтобы иметь возможность разглядеть даму, которая войдет в комнату, он присел в свободном пространстве между кроватью и стеной. Он был уверен, что не заснет, пока не дождется развязки, грозившей ему большими неприятностями, но сон вскоре сморил его.

Его разбудил стук двери, которую распахнула горничная особы, обитавшей в этой комнате.

— Можете идти спать, — сказала вошедшая в комнату молодая дама. — Мне ничего не нужно, но прошу вас сразу же разбудить меня, если матушке станет хуже.

Внезапно разбуженный, Сент-Имье едва успел расслышать эти слова. Полог кровати раздвинулся, и показалась молодая девушка, которая держала в руке свечу. Крайний ужас изобразился на ее лице, когда она увидела на полу возле своей кровати мужчину в окровавленной одежде. Она слабо вскрикнула и прислонилась к кровати. Шевалье быстро поднялся, чтобы поддержать ее, но от этого ужас ее еще более возрос. Она снова вскрикнула и лишилась чувств; свеча, выпавшая из ее рук, погасла. Комната погрузилась во мрак. Женщина, лежавшая в обмороке на кровати, соскользнула на пол. Шум от ее падения окончательно вернул Сент-Имье к действительности. Хотя он участвовал в четырех или пяти кампаниях и был свидетелем удивительных происшествий во время немецких войн, отравленных ядом фанатизма, он никогда еще не находился в таком затруднительном положении. Проснувшись внезапно и не совсем еще придя в себя, он не мог сообразить, где находится. Схватив шпагу, он стал прислушиваться. Кругом царило глубокое молчание. Он прикоснулся к упавшему у его ног телу. В первый момент оно показалось ему безжизненным; нащупав маленькую нежную ручку, он подумал, что это, может быть, жертва ревности. «Надо оказать ей помощь», — решил он.

С этого мгновения к Сент-Имье вернулось все его хладнокровие. Голова женщины беспомощно опиралась о его колено. Он осторожно приподнял ее, чтобы высвободить свою ногу, и бережно опустил на пол. Тело было совсем теплое, и он подумал, что, может быть, женщина только ранена.

У него мелькнула мысль: «Надо как можно скорее бежать отсюда — вряд ли я смогу разубедить ее ревнивого мужа или взбешенного отца. Убийца не замедлит вернуться, чтобы посмотреть, удалась ли его месть, или чтобы убрать тело; и если он застанет меня здесь, забрызганного кровью, неизвестно как попавшего в дом, он воспользуется случаем и укажет на меня как на убийцу. Что бы я ни сказал в свою защиту, все будет звучать неправдоподобно».

Наш герой встал, стараясь по возможности не потревожить каким-нибудь неосторожным движением тело жертвы, прижатой к нему в этом тесном пространстве; но он нечаянно задел ногой подсвечник, который с шумом покатился по полу. Шевалье застыл в неподвижной позе, сжимая эфес своей шпаги. Но все было тихо. Тогда он принялся ощупывать концом шпаги стены комнаты. Тщетно — он не находил никакого выхода. Отворить дверь или хотя бы расшатать ее было невозможно. Сент-Имье снова открыл окно; под ним не было ни балкона, ни карниза, которые могли бы облегчить бегство.

«Право, я не смогу упрекнуть себя в том, что попал на эшафот, желая избежать тюрьмы: я оказался в западне по доброй воле».

В этот момент настороженный слух Сент-Имье уловил легкий шорох с той стороны, где стояла кровать. Он поспешил туда. Молодая женщина, которую он считал раненой или убитой, пришла в себя от шума, который произвел шевалье, пытаясь открыть дверь. Он взял незнакомку за руку, и страх окончательно вернул ей сознание. Вдруг она выдернула руку и, резко оттолкнув шевалье, воскликнула:

— Вы чудовище! Ваше поведение гнусно! Вы хотите запятнать мою честь и этим принудить меня отдать вам мою руку. Но я сумею изобличить все ваши козни! Если вам удастся опозорить меня в глазах света, я скорей уйду в монастырь, чем соглашусь стать маркизой де Бюк.

Шевалье отступил на несколько шагов и перешел на другую сторону кровати.

— Простите меня, сударыня, за испуг, который я вам причинил. Прежде всего я должен сообщить вам приятнейшую новость: я вовсе не маркиз де Бюк, а шевалье де Сент-Имье, капитан королевского хорватского полка, о котором, я полагаю, вы никогда не слыхали. Я прибыл в Бордо в девять часов вечера, и, в то время как я разыскивал особняк де Миоссана, какой-то полоумный набросился на меня с обнаженной шпагой. Мы стали драться, я его убил. За мной долго гнались. Я наткнулся на маленькую открытую дверь. Это была дверь вашего сада. Я поднялся по лестнице, и, так как мне казалось, что за мной все еще гонятся, я перелез с одного балкона на другой и очутился в ваших покоях. Увидев свет под дверью, я вошел в эту комнату, принося тысячу извинений ее обитателю, которого ожидал увидеть, и объясняя свое появление здесь, как делаю это сейчас перед вами. Я смертельно боялся, что меня примут за вора. Из-за всех этих церемоний я только через четверть часа убедился, что кровать пуста. По-видимому, я заснул и проснулся оттого, что на меня упало, как мне показалось, тело убитого человека. Я нащупал очаровательную женскую ручку и решил, что нахожусь в брачных покоях какого-нибудь ревнивого вельможи, так как успел раньше налюбоваться великолепием и изяществом обстановки. Я подумал: ревнивец скажет, что это я убил его жену. Тогда, сударыня, я сделал последнюю попытку выйти из комнаты. Повторяю, что перед вами порядочный человек. Сегодня в девять часов вечера я впервые в жизни оказался в Бордо. Я вас никогда не видел, сударыня, не знаю вашего имени и в отчаянии, что потревожил вас. Но вы можете меня не бояться.

— Я приложу все усилия, чтобы успокоиться, — сказала молодая особа после минутного молчания.

Ее звали Маргаритой. Она была дочерью княгини де Фуа и, после того как оба ее брата были убиты в сражении при ***, осталась единственной наследницей имущества и титула этого знаменитого дома. Это доставило ей немало неприятностей, так как она стала предметом домогательства со стороны многих дворян, искавших ее руки.

— Я верю всему, что вы мне сказали, сударь, — заговорила она снова, — но жестокий случай, который привел вас сюда, может погубить мою честь. Я с вами здесь одна, в темноте, в три часа ночи. Я должна немедленно позвать сюда горничную.

— Простите, сударыня, что я снова говорю о себе. Капитан Рошгюд — мой враг, и в Бордо я прибыл как беглец, так как меня преследуют за другую дуэль, в которой, по несчастью, я участвовал некоторое время тому назад. Одно ваше слово может отправить меня в крепость Тромпет, а так как убитый мною человек имел могущественных покровителей, то оттуда я выйду, только чтобы умереть на эшафоте.

— Я буду осторожна, — сказала дама, — но дайте мне уйти.

Она подбежала к двери, которую открыла каким-то секретным способом, и снова захлопнула ее за собой с громким стуком. Наш герой опять оказался взаперти, один, в темной комнате.

«Если эта женщина некрасива и, следовательно, зла, — подумал шевалье, — я погиб. Между тем голос у нее был нежным. На меня, без всякого сомнения, нападут слуги. Тут нечего колебаться: мне придется убить первого, кто появится. Это вызовет замешательство, во время которого я, быть может, сумею пробраться на лестницу и оттуда на улицу».

Он услышал на лестнице голоса. «Сейчас все решится», — подумал Сент-Имье. Он схватил левой рукой каменную плитку с пола, намереваясь швырнуть ее в голову человека, который на него нападет, и спрятался за пологом кровати.

Дверь отворилась. Он увидел, что вошла довольно красивая девушка, которая в одной руке держала свечу, а другой придерживала дверь. Она посмотрела вокруг и, не увидя никого, сказала:

— Я так и знала, что это шутка; вы просто хотели помешать мне спать, рассказав такую странную историю.

В то время как она произносила эти слова, в комнату вошла молодая девушка лет двадцати, необычайной красоты, но с очень серьезным и даже расстроенным выражением лица. Это была Маргарита де Фуа. Она захлопнула дверь, не ответив своей камеристке, которая вошла первая, и только с задумчивым видом указала ей жестом на альков.

Шевалье, убедившись, что перед ним только две женщины, вышел из алькова, держа шпагу за острие. Но вид обнаженной шпаги и кровавых пятен на его одежде произвел сильное впечатление на камеристку, которая страшно побледнела и отошла к окну. Шевалье не думал больше ни о тюрьме, ни о своих дуэлях: он любовался изумительной красотой молодой девушки, стоявшей перед ним в замешательстве. Она сильно покраснела, но смотрела на шевалье с большим любопытством.

«Можно подумать, что она знает меня, — мелькнуло у него в голове. Но вслед за тем он решил: — Мое платье не пестрит украшениями, как у того молодого человека, которого я убил, но оно сшито по последней парижской моде. У нее хороший вкус, и изящная простота моего костюма нравится ей».

Шевалье проникся глубоким почтением к молодой девушке.

— Сударыня, — сказал он, — темнота благоприятствовала мне. Она позволила мне сохранить все мое хладнокровие. Позвольте мне еще раз принести извинения за то беспокойство, невольным виновником которого я оказался по вине преследующей меня судьбы.

— Разрешите ли вы, сударь, чтобы Аликс узнала о событиях, касающихся вас? Это особа с большим здравым смыслом, пользующаяся полным доверием моей матери, и ее советы могут оказаться нам полезны.

Аликс подошла, зажгла несколько свечей и по знаку Маргариты придвинула второе кресло к тому, в котором сидела ее госпожа.

Маргарита, недоверие и беспокойство которой, по-видимому, начали рассеиваться, направила беседу так, что шевалье пришлось снова рассказать свою историю.

«Очевидно, — подумал шевалье, — мадмуазель Аликс пользуется большим влиянием на мать этой красавицы, которой хочется, чтобы именно от Аликс почтенная дама узнала обо всех подробностях необычайного ночного приключения».

Одно только беспокоило нашего героя: прелестная девушка как будто делала какие-то знаки своей камеристке Аликс. «Неужели, — думал шевалье, — они решили выдать меня и, послав за стражей, задерживают меня здесь разговорами? Но будь что будет! Я в жизни своей не видал такой очаровательной женщины, и к тому же с таким властным выражением лица».

Его подозрения усилились, когда молодая девушка сказала ему с загадочной улыбкой:

— Не согласитесь ли вы, сударь, последовать за нами в соседнюю галерею?

«Бог знает, — подумал шевалье, — кто там поджидает меня в этой галерее. Я думаю, нелишне будет еще раз напомнить ей, какой опасности я подвергнусь, если попаду в тюрьму».

Но такая чрезмерная осторожность могла быть продиктована только сильным страхом, а шевалье не хотел прочесть презрение в глазах молодой особы с гордым лицом.

Аликс открыла дверь, и шевалье предложил руку прелестной и строгой девушке, самое имя которой было ему еще неизвестно. Они прошли через площадку мраморной лестницы. Аликс нажала кнопку, скрытую в резьбе стены, и они вошли через открывшуюся потайную дверь в обширную картинную галерею.

Надо сказать, что, входя туда, шевалье крепко сжал эфес своей шпаги.

— Здесь, сударь, — сказала Маргарита, — я предложу вам спрятаться, пока моя мать не узнает об удивительных происшествиях этой ночи, которые привели вас сюда. Надо вам сказать, сударь, что вы находитесь у княгини де Фуа. Стража Рошгюда не посмеет проникнуть в этот дом.

— Сударыня, — сказала Аликс, — я считаю совершенно недопустимым, чтобы наш гость оставался под одной кровлей с вами. Если об этом узнают, факт нельзя будет отрицать. Потребуются объяснения, а всякое объяснение смертельно для репутации молодой девушки, особенно когда она является самой богатой наследницей в округе.

— Три года тому назад, — сказала Маргарита нашему герою, — в роковой битве при *** я имела несчастье потерять обоих братьев. С тех пор моя мать страдает внезапными и сильными обмороками; один из таких припадков случился с ней сегодня ночью. Я побежала к ней, а в это время вы проникли в мою комнату таким странным образом. В этой галерее, сударь, имеется несколько любопытных картин. Прошу вас, — добавила она, — взглянуть на некоторые из них.

Шевалье посмотрел на нее. «Неужели ум ее расстроен? — подумал он. — Это было бы очень прискорбно».

С этой мыслью он последовал за ней.

— Вот молодой воин в доспехах, которые ныне уже не употребляются; это наряд старинных рыцарей. Но портрет ценится очень высоко.

Шевалье остолбенел от изумления: перед ним был его собственный портрет. Он взглянул на Маргариту; серьезное и благородное выражение ее лица не изменилось.

— Мне кажется, — заметил шевалье, — что это случайное сходство.

— Не знаю, — сказала Маргарита, — но только это портрет Ремона де Сент-Имье, корнета королевской гвардии; он был приобретен старшим из моих бедных братьев, герцогом де Кандалем, который захотел четыре года тому назад собрать у себя портреты всех наших родственников, бывших тогда в живых.

Как видите, — обратилась Маргарита к Аликс, — нет ничего невозможного в том, чтобы моя мать дала приют одному из наших родственников, господину де Сент-Имье, которого преследуют за непростительное преступление — дуэль.

При этих словах лицо Маргариты в первый раз за все время осветилось чарующей улыбкой.

— Пусть будет так, как вам угодно, — ответила Аликс. — Конечно, будить княгиню после ужасной ночи, которую она провела, сейчас невозможно. Умоляю вас об одном: приказывайте мне, но не спрашивайте у меня совета.

— Я испорчу себе все удовольствие, которое мне доставил этот портрет, если допущу, чтобы из-за преувеличенного чувства родства, к сожалению, весьма отдаленного, вы предприняли какие-нибудь действия, не вызывающие одобрения мадмуазель Аликс.

— Если вы желаете уйти, — сказала Маргарита с невыразимо очаровательной улыбкой, — то я, право, не знаю, как вам помочь. Особняк охраняется привратником, бывшим солдатом, который торжественно именуется комендантом; он каждый вечер обязан класть себе в изголовье ключи от всех наружных дверей, а главное, в этот час маленькая дверца, которую вы нашли только прикрытой, теперь заперта на ключ. Внутри дома тоже есть привратник, я сама видела, как вчера в полночь он принес все ключи моей матери, которая положила их на маленький мраморный столик у камина. Может быть, Аликс пойдет и возьмет на столике ключ, необходимый для того, чтобы выпустить вас из дома?

— У кровати княгини дежурят четыре или пять женщин, — сказала Аликс, — и такой поступок был бы верхом неосторожности.

— Тогда придумайте сами способ, как выпустить из дома нашего родственника, господина де Сент-Имье, здесь присутствующего.

Они долго совещались, но так и не могли ничего придумать. Аликс, поставленная в тупик возражениями своей госпожи, внесла несколько необдуманное предложение:

— Вы знаете, сударыня, что в покоях герцога де Кандаля, оставшихся нетронутыми, лежит шелковая лестница с деревянными перекладинами, которая, кажется, имеет сорок футов в длину. Она совсем не тяжела, и мужчина может без труда поднять ее. По этой лестнице шевалье спустится в сад. Если его там и найдут, то это не так уж сильно вас скомпрометирует; ведь в доме столько женщин! Кроме того, в самом конце сада, около церкви Иисуса Христа, есть место, где стена не выше восьми футов; в саду можно найти всякого рода лестницы. Шевалье нетрудно будет взобраться на эту стену, а чтобы спуститься с нее, ему придется только отрезать кусок шелковой лестницы.

Выслушав этот план военных действий, придуманный мудрой Аликс, Маргарита громко рассмеялась.

. . . . .