Стендаль

Минна фон Вангель

Минна фон Вангель родилась в стране философии и фантазии, в Кенигсберге[1]. К концу французской кампании 1814 года прусский генерал граф фон Вангель внезапно покинул двор и армию. Однажды вечером — это было в Кранне, в Шампани, после кровопролитного сражения, в котором войска, находившиеся под его начальством, одержали победу — в его душу вдруг закралось сомнение: имеет ли один народ право менять тот особый порядок, согласно которому хочет устроить свою материальную и духовную жизнь другой народ? Генерал дал себе слово больше не обнажать шпагу, пока он не разрешит этой важной проблемы, очень его беспокоившей; он подал в отставку и поселился в своем имении под Кенигсбергом.

Находясь под строгим надзором берлинской полиции, граф фон Вангель целиком отдался философским размышлениям и воспитанию своей единственной дочери Минны. Через несколько лет, еще не старым, он умер, оставив дочери огромное состояние, слабую здоровьем мать и немилость двора, что в надменной Германии значит немало. Надо тут же сказать, что противоядием от этого несчастья для Минны фон Вангель служило ее родовое имя, принадлежавшее одной из самых старинных фамилий Восточной Германии. Ей было лишь шестнадцать лет; но чувство, которое она внушала молодым офицерам, составлявшим общество ее отца, граничило с восторженным поклонением; им нравился ее романтический сумрачный характер, временами отражавшийся в ее сверкающем взоре.

Прошел год; траур кончился, но печаль, в которую ее повергла смерть отца, не уменьшалась. Друзья семьи фон Вангель, беседуя между собой, уже начинали произносить страшное слово «чахотка». Тем не менее, едва кончился траур, Минне пришлось явиться ко двору одного из государей, которому она приходилась дальней родственницей. Отправляясь в К., столицу великого герцога, г-жа фон Вангель, обеспокоенная романтическими взглядами своей дочери и ее глубокой печалью, тешила себя надеждой, что достойный ее положения брак, а может быть, и любовь вернут Минну к мыслям, соответствующим ее возрасту.

— Как бы мне хотелось, — говорила она ей, — видеть тебя замужем здесь, на нашей родине!

— Здесь, в этой неблагодарной стране! — отвечала ей дочь с задумчивым видом. — В стране, где мой отец за двадцать лет верной службы и множество ран, полученных в боях, заслужил только надзор полиции, самой низкой полиции, какую только можно себе представить! Нет, скорей я переменю веру и умру монахиней, укрывшись в каком-нибудь католическом монастыре!

Минна знала придворную жизнь лишь по романам своего соотечественника Августа Лафонтена[2]. Эти картины в стиле Альбано[3] часто изображают любовные переживания богатой наследницы, которую судьба сталкивает с обольстительным молодым полковником, королевским адъютантом, сорвиголовой, но добрым малым. Подобная любовь, основанная на денежном расчете, внушала Минне отвращение.

— Что может быть более пошлым и ничтожным, чем жизнь подобной четы через год после свадьбы, — говорила она матери, — когда муж благодаря своему браку стал генерал-майором, а жена — фрейлиной наследной принцессы? Что же будет с их счастьем, если их жизненные планы потерпят неудачу?

Великий герцог К., не помышлявший о препятствиях, таившихся для него в романах Августа Лафонтена, хотел удержать при своем дворе огромное состояние Минны. К несчастью, один из адъютантов герцога начал ухаживать за ней, быть может, с высочайшего соизволения. Этого было достаточно, чтобы она решилась покинуть Германию. Но осуществить это намерение было не так легко.

— Мама, я хочу уехать отсюда, — сказала она однажды матери, — я хочу расстаться с родиной.

— Когда ты так говоришь, — ответила г-жа фон Вангель, — я дрожу от страха; твои глаза напоминают мне твоего бедного отца. Хорошо, я останусь в стороне и не воспользуюсь своими материнскими правами, но не надейся, что я буду просить министров великого герцога о разрешении, необходимом для отъезда за границу.

Минна почувствовала себя очень несчастной. Успех, который ей завоевали большие голубые глаза и неизъяснимая прелесть всего ее облика, сразу испарился, как только при дворе стало известно, что ее взгляды несколько противоречат взглядам его высочества. Так прошло больше года; Минна уже не верила в возможность получить необходимое разрешение. У нее явилась мысль переодеться мужчиной и пробраться в Англию, где она рассчитывала прожить на деньги, вырученные от продажи бриллиантов.

Г-жа фон Вангель с ужасом заметила, что Минна старается при помощи каких-то подозрительных снадобий изменить цвет своей кожи. Вскоре за тем она узнала, что Минна заказала себе мужской костюм. Девушка стала замечать, что во время верховых прогулок она неизменно встречает кого-нибудь из жандармов его высочества; но она унаследовала от отца пылкое немецкое воображение, и ее фантастические затеи казались ей тем более притягательными, чем больше было препятствий к их осуществлению.

Сама того не подозревая, она снискала благосклонность графини Д., фаворитки великого герцога, женщины странной и романической. Однажды во время верховой прогулки в ее обществе Минна заметила жандарма, который следовал за ними на расстоянии. Раздосадованная этим, Минна открыла графине свое намерение бежать. Несколько часов спустя г-жа фон Вангель получила собственноручную записку от великого герцога, разрешавшую ей уехать на шесть месяцев в Баньер на воды. Это случилось в девять часов вечера; в десять часов обе дамы были в пути, и на следующий день, раньше чем министры герцога успели что-либо заподозрить, они уже переехали границу.

Г-жа фон Вангель и ее дочь прибыли в Париж в начале зимы 182* года. Минна имела головокружительный успех на всех дипломатических балах. Говорили, что члены немецкого посольства получили тайную инструкцию помешать тому, чтобы богатая добыча в несколько миллионов досталась какому-нибудь французскому соблазнителю. В Германии еще думают, что молодые парижане интересуются женщинами.

Несмотря на всю ее немецкую мечтательность, у Минны, которой уже исполнилось восемнадцать лет, обнаружились проблески здравого смысла. Она заметила, что не может подружиться ни с одной из знакомых ей француженок. Она восхищалась их необычайной обходительностью, но после шестинедельного знакомства оказывалась так же далека от дружбы с ними, как и в первые дни.

Удрученная этим, Минна решила, что в ее манере держаться есть нечто неприятное, нелюбезное, что-то такое, что претит французской изысканности. Никогда еще нравственное превосходство не соединялось с такой скромностью, как у Минны. Смелость и внезапность ее решений составляли очаровательный контраст с полным детской наивности прелестным выражением ее лица; оно и впоследствии не приобрело той серьезности, в которой сказывается рассудительность. Рассудительность, правда, никогда не была ее отличительной чертой.

Несмотря на учтивую неприступность его обитателей, Париж очень понравился Минне. У себя на родине она испытывала тягостное чувство оттого, что ей кланялись на улице и экипаж ее узнавали; в К. она считала сыщиками всех плохо одетых людей, снимавших перед ней шляпу; возможность сохранять инкогнито в республике, именуемой Парижем, восхищала эту странную натуру. Хотя чересчур немецкая душа Минны и жалела об отсутствии уюта, доставляемого кругом друзей, Минна убедилась, что в Париже каждый вечер при желании можно пойти на бал или посмотреть занимательный спектакль. Она разыскала дом, о котором часто рассказывал ей отец, живший там в 1814 году. Освободив этот дом от жильцов и сама поселившись в нем, фрейлейн фон Вангель перестала чувствовать себя чужой в Париже: все уголки нового жилища казались ей давно знакомыми.

Несмотря на то, что грудь графа фон Вангеля была увешана орденами и медалями, он в душе был философом-мечтателем вроде Декарта или Спинозы. Минна любила туманные рассуждения немецкой философии и благородный стоицизм Фихте, как нежное сердце любит воспоминания о прекрасном пейзаже. Самые непостижимые термины Канта напоминали ей лишь звук голоса ее отца, когда он их произносил. Какая философия не станет трогательной и даже понятной, если она имеет такого проводника! Минне удалось добиться от некоторых выдающихся ученых согласия прочитать у нее на дому курс философии только для нее и ее матери.

В этой жизни, посвященной в утренние часы научным занятиям, а вечерами — посольским балам, любовь ни разу не затронула сердце богатой наследницы; французы только занимали ее, но не трогали.

— Конечно, — говорила она матери, часто хвалившей их, — это самые любезные люди на свете. Я восхищаюсь их блестящим умом; их тонкая ирония постоянно удивляет и забавляет меня; но не кажутся ли они вам смешными и манерными, когда пытаются сделать вид, будто они взволнованы? Разве они способны на искреннее чувство?

— К чему эта критика? — отвечала благоразумная г-жа фон Вангель. — Если Франция тебе не нравится, вернемся в Кенигсберг; не забывай, однако, что тебе уже девятнадцать лет и что я могу умереть; пора тебе выбрать защитника в жизни. Если я умру, — прибавила она с грустной улыбкой, — великий герцог К. выдаст тебя замуж за своего адъютанта.

В один прекрасный летний день г-жа фон Вангель с дочерью поехали в Компьен посмотреть на королевскую охоту. Развалины Пьерфона, внезапно открывшиеся в глубине леса, поразили Минну до глубины души. Она еще была во власти немецких предрассудков и считала, что все великие памятники, находящиеся в Париже, «этом новом Вавилоне», носят на себе печать сухости, насмешливости и злобы.

Развалины Пьерфона тронули ее, напомнив ей руины древних замков на вершинах Брокена. Минна упросила мать остановиться на несколько дней в маленькой деревенской гостинице в Пьерфоне, где они устроились очень неудобно. Однажды в дождливый день Минна, шаловливая, как двенадцатилетняя девочка, уселась под воротами гостиницы, чтобы смотреть, как льет дождь. Она заметила висевшее там объявление о продаже поместья, расположенного по соседству. Через четверть часа она в сопровождении служанки, державшей над ее головой зонтик, явилась к нотариусу, чрезвычайно озадаченному тем, что такая молодая и просто одетая девушка разговаривает с ним о покупке имения стоимостью в несколько сот тысяч франков. Вслед за тем она попросила его подписать купчую и принять в виде задатка несколько тысячефранковых билетов.

Благодаря случаю, который я остерегусь назвать необыкновенным, Минна была лишь слегка обманута в этом деле.

Имение называлось Пти-Вербери. Владельцем его был некий граф де Рюпер, известный во всех замках Пикардии. Это был высокий, очень красивый молодой человек; с первого взгляда он производил чарующее впечатление, но спустя некоторое время в нем обнаруживались грубые и вульгарные черты, отталкивавшие от него людей. Граф де Рюпер вскоре объявил себя другом г-жи фон Вангель; ей он казался забавным. Быть может, он единственный из молодых людей того времени напоминал тех очаровательных светских повес, приукрашенный портрет которых мы находим в мемуарах Лозена[4] и Тильи[5]. Г-н де Рюпер проматывал последние остатки своего огромного состояния; он подражал порокам вельмож века Людовика XV и не мог понять, почему Париж не занимается исключительно его персоной. Разочаровавшись в своих мечтах о славе, он всей душой полюбил деньги. Сведения, полученные графом из Берлина в ответ на его запрос, разожгли в нем страсть к фрейлейн фон Вангель. Шесть месяцев спустя после покупки поместья Минна сказала матери:.

— Действительно, чтобы приобрести друзей, нужно было обзавестись имением; может быть, мы потеряем несколько тысяч франков, когда захотим отделаться от Пти-Вербери, зато теперь мы насчитываем среди наших близких знакомых множество приятных дам.

Все же Минна не приобрела манер молодой француженки. Отдавая должное их обворожительной грации, она тем не менее сохранила естественность и свободу немецкого обращения. Г-жа де Сели, самая близкая из ее новых подруг, говорила, что Минну можно назвать особенной, но не странной: ее пленительная грация заставляла все прощать ей; глядя на нее, нельзя было угадать, что она обладает миллионным состоянием; в ней была не простота хорошо воспитанного человека, а подлинная непринужденность.

Спокойное течение их жизни было нарушено громовым ударом: Минна потеряла мать. Как только боль утраты стихла и Минна смогла подумать о своем положении, обнаружилась вся его затруднительность. Г-жа де Сели увезла ее в свой замок.

— Надо вернуться в Пруссию, — говорила ее приятельница, молодая, тридцатилетняя женщина, — это самое разумное решение; или же вам надо выйти замуж здесь, как только кончится траур, а пока выписать из Кенигсберга компаньонку, самое лучшее — кого-нибудь из ваших родственниц.

Против этого плана имелось следующее веское возражение: немки, даже дочери богатых родителей, считают, что выйти замуж можно лишь за человека, которого обожаешь. Г-жа де Сели назвала Минне по крайней мере десяток подходящих кандидатов; но эти молодые люди, по мнению Минны, были пошловаты, склонны к иронии, почти злы. Минна пережила самый тяжелый год своей жизни, здоровье ее пошатнулось, красота почти пропала. Однажды, когда она пришла к г-же де Сели, та сообщила ей, что она увидит за обедом знаменитую г-жу де Ларсе, самую богатую и очаровательную женщину в их краях; в обществе часто восхваляли изысканную роскошь ее балов и ту полную достоинства, любезную и совершенно свободную от малейшего налета вульгарности манеру, с которой она растрачивала свое крупное состояние.

Минна была удивлена обыденностью и прозаичностью, сквозившими во всем облике г-жи де Ларсе. «Вот какой надо быть, чтобы пользоваться любовью в этой стране!» Огорченная этим, ибо разочарование в прекрасном причиняет боль немецкому сердцу, Минна отвела взор от г-жи де Ларсе и из вежливости принялась беседовать с ее мужем. Он держался очень просто: для его характеристики достаточно сказать, что он состоял пажем при императоре Наполеоне во время отступления из России и как в этой кампании, так и в последующих проявил изумительную для столь юного возраста храбрость. Он очень интересно и без всякой вычурности рассказал Минне о Греции, где провел два года, сражаясь на стороне греков. Беседа с ним пришлась по душе Минне; он показался ей старым другом, которого она вновь встретила после долгой разлуки.

По окончании обеда все отправились смотреть живописные уголки Компьенского леса. Минна несколько раз порывалась спросить у г-на де Ларсе совета, как ей поступить в ее затруднительном положении. Элегантный вид графа де Рюпера, гарцевавшего на лошади рядом с колясками гостей, еще больше оттенял естественные и даже несколько простые манеры г-на де Ларсе. Великие события, озарившие начало его жизни и давшие ему возможность увидеть обнаженными человеческие сердца, способствовали развитию в нем твердого, холодного, положительного характера, довольно веселого, но совершенно лишенного фантазии. Такие характеры производят особенно сильное впечатление на души, в которых преобладает воображение. Минна была удивлена тем, что француз может быть столь искренним.

Вечером, когда он уехал, Минна почувствовала себя так, словно рассталась с близким другом, который уже в течение многих лет был посвящен во все ее тайны. Все на свете, даже нежная дружба г-жи де Сели, представлялось ей теперь пресным и скучным. В разговоре с новым другом Минне не приходилось скрывать ни одной своей мысли. Боязнь едкой французской иронии не принуждала ее, как прежде, ежеминутно набрасывать покров на свою немецкую бесхитростную мысль. Г-н де Ларсе обходился без всех тех слов и жестов, которые предписываются хорошим тоном. Это старило его на восемь или десять лет, но именно по этой причине он царил в мыслях Минны в течение первого часа после своего отъезда.

На следующий день она принуждена была сделать над собой усилие, чтобы слушать даже г-жу де Сели; все казалось ей холодным и враждебным. Минна уже не считала химерическими свои надежды встретить открытое сердце, которое не находило бы поводов для шутки в каждом простом слове; целый день она провела в мечтах. Вечером г-жа де Сели в разговоре упомянула имя г-на де Ларсе; Минна вздрогнула и поднялась, словно ее позвали; она сильно покраснела, и ей с трудом удалось объяснить свое странное движение. Ее смущение открыло ей самой то, что необходимо было скрывать от других. Она убежала в свою комнату. «Я сошла с ума», — повторяла она про себя. С этой минуты началось ее несчастье; оно приближалось гигантскими шагами; через несколько мгновений она уже испытывала угрызения совести. «Я влюбилась, я люблю женатого человека!» — вот мысль, терзавшая ее всю ночь.

Г-н де Ларсе, собиравшийся ехать с женой на воды в Экс, в Савойю, забыл у г-жи де Сели географическую карту, на которой он показывал дамам предполагаемое им небольшое отклонение от обычного маршрута. Кто-то из детей г-жи де Сели нашел эту карту; Минна схватила ее и убежала в сад. Она целый час следила по карте за путешествием г-на де Ларсе. Названия городков, через которые он должен был проезжать, казались ей необыкновенными и звучными. Она представляла их себе чрезвычайно живописными; она завидовала счастью тех, кто там жил. Это сладостное безумие было так сильно, что заглушило на время угрызения совести. Через несколько дней в гостиной г-жи де Сели кто-то рассказал, что супруги де Ларсе уехали в Савойю. Это сообщение произвело переворот в душе Минны; у нее явилось сильное желание путешествовать.

Две недели спустя из Женевы в Экс приехала в наемной карете пожилая немецкая дама. У этой дамы была горничная, с которой она обращалась так скверно, что г-жа Туано, хозяйка небольшой гостиницы, в которой дама остановилась, была этим возмущена. Г-жа Крамер — так звали приезжую немецкую даму — велела позвать к себе г-жу Туано.

— Я хочу нанять девушку, которая знала бы население Экса и его окрестностей; на что мне эта барышня, которую я имела глупость взять с собой? Она здесь ничего не знает.

— Боже мой, ваша хозяйка, видно, очень сердится на вас! — сказала г-жа Туано горничной, как только они остались одни.

— И не говорите, — ответила Аникен со слезами на глазах. — Зачем только она увезла меня из Франкфурта, где у моих родителей большое торговое дело! У моей матери работают лучшие портные города, ничем не уступающие парижским.

— Ваша хозяйка сказала мне, что даст вам триста франков, если вы согласитесь вернуться домой.

— Меня там плохо примут; мать никогда не поверит, что госпожа Крамер отослала меня без всякой причины.

— Ну что ж, оставайтесь в Эксе; я подыщу вам место. У меня контора по найму прислуги, и я обслуживаю всех, кто приезжает на воды. Вам это обойдется в шестьдесят франков, и у вас от трехсот франков госпожи Крамер еще останется чистых десять луидоров.

— Вы получите не шестьдесят франков, а сто, — сказала Аникен, — если найдете мне место у французов: я хочу научиться хорошо говорить по-французски и потом поехать в Париж. Я отлично шью и могу дать моим будущим господам залог в двадцать луидоров, которые я привезла из дому.

Судьба благоприятствовала роману, который уже обошелся фрейлейн фон Вангель в двести или триста луидоров.

Супруги де Ларсе остановились в «Савойском кресте» — самой модной гостинице, но г-жа де Ларсе нашла, что там слишком шумно, и сняла очаровательный домик на берегу озера. В этом году на водах было очень весело; съехалось много богатых людей, один пышный бал сменялся другим, публика одевалась, как в Париже, и по вечерам все собирались в «Редуте». Недовольная местными мастерицами, неискусными и неаккуратными, г-жа де Ларсе решила нанять девушку, умеющую шить. Ей посоветовали обратиться в контору г-жи Туано, и та не замедлила привести к ней нескольких местных уроженок, явно очень неумелых. Наконец появилась Аникен. Сто франков, полученных от молодой девушки, удвоили обычную ловкость г-жи Туано, а серьезный вид Аникен понравился г-же де Ларсе, которая оставила ее у себя и послала за ее сундуком.

В тот же вечер, когда господа отправились в «Редут», Аникен, предаваясь мечтам, прогуливалась в саду на берегу озера.

«Вот я и выполнила свою безумную затею! Что будет, если кто-нибудь узнает меня? Что скажет госпожа де Сели, которая думает, что я в Кенигсберге?»

Мужество, поддерживавшее Минну, когда надо было действовать, теперь начало ее покидать. Душа ее была в смятении, дыхание часто прерывалось. Раскаяние и страх попеременно терзали ее. Наконец за горой От-Комб взошла луна; ее сверкающий диск отражался в водах озера, слегка волнуемых северным бризом; большие белые облака причудливой формы быстро проносились перед луной и казались Минне чудовищными великанами. «Они мчатся из моей страны, — говорила она себе, — они хотят видеть меня и придать мне мужества, чтобы я смогла сыграть до конца необычайную роль, за которую взялась».

Ее внимательный, страстный взор следил за их быстрым движением. «Тени предков, — говорила она себе, — признаете ли вы во мне вашу кровь? Я так же мужественна, как вы; не пугайтесь странного наряда, в котором вы меня видите, — я буду верна своей чести. Тайное пламя чести и доблести, которые вы мне передали, не находит ничего достойного себя в прозаическом веке, в котором я живу волею судеб. Будете ли вы презирать меня за то, что я сама творю свою судьбу так, как мне это велит огонь, пылающий во мне?» Минна уже не чувствовала себя несчастной.

Нежное пение послышалось вдали; голос, очевидно, долетал с противоположной стороны озера. Его замирающие звуки доносились до Минны, которая внимательно к нему прислушивалась. Мысли ее приняли другой оборот, и она стала с горечью размышлять о своей участи. «К чему приведут все мои усилия? В лучшем случае я только смогу убедиться, что в мире действительно существует небесная и чистая душа, о которой я мечтала. Я всегда буду далека от нее Разве я когда-нибудь разговаривала со своей горничной? Этот злосчастный маскарад приведет лишь к тому, что я буду вынуждена проводить время в обществе слуг Альфреда. Никогда он не удостоит меня вниманием». Она горько заплакала. «Но по крайней мере я буду каждый день видеть его, — вдруг подумала она, несколько ободрившись. — Мне не дано изведать большее счастье... Права была бедная моя матушка, когда говорила: сколько безумств ты наделаешь, если когда-нибудь случится, что ты влюбишься!»

Голос, раздававшийся на озере, зазвучал вновь, но уже гораздо ближе. Минна поняла, что он доносится с лодки, движение которой передавалось волнам, посеребренным луной. Она различала нежную мелодию, достойную Моцарта. Через четверть часа она уже не помнила о тех упреках, с которыми могла бы обратиться к самой себе, и думала только о счастье видеть Альфреда каждый день. «И разве каждому человеку, — сказала она себе в заключение, — не предначертан путь, по которому он должен идти? Несмотря на счастливое сочетание богатства и высокого происхождения, не мой удел блистать при дворе и на балах. Там я привлекала к себе взоры, мною восхищались, а между тем скука, которую я испытывала в свете, доходила до самой мрачной меланхолии. Все стремились разговаривать со мной, меня же это тяготило. С того времени, как умерли мои родители, единственными мгновениями счастья для меня были те минуты, когда я, не имея рядом с собой докучных соседей, слушала музыку Моцарта. Моя ли вина, что стремление к счастью, столь естественное для человека, побудило меня совершить такой странный поступок? По всей вероятности, этот необычайный шаг обесчестит меня. Ну что ж? Какой-нибудь католический монастырь станет моим убежищем».

На деревенской колокольне по ту сторону озера пробило полночь. Этот торжественный звук заставил Минну вздрогнуть. Луны больше не было, девушка вернулась домой. Опершись на балюстраду галереи, выходящей на озеро и в сад, Минна, скрывавшаяся под именем Аникен, ожидала своих хозяев. Музыка вернула ей мужество. «Мои предки, — говорила она себе, — покидали свой великолепный замок в Кенигсберге и отправлялись в Святую землю. Через несколько лет они возвращались оттуда одни, переодетые, как я, испытав тысячи бедствий. Мужество, воодушевлявшее их, толкает и меня в водоворот тех опасностей, которые в этот ребяческий, ничтожный и пошлый век единственно доступны моему полу. Если я выйду с честью из этого испытания, великодушные сердца будут удивляться моему безумству, но втайне простят меня».

Дни проходили, и вскоре Минна свыклась со своей участью. Ей приходилось много шить; она весело выполняла обязанности, связанные с ее новым положением. Ей часто казалось, что она играет на сцене; она сама смеялась над собой, когда ей случалось сделать жест, не соответствующий ее роли. Однажды после обеда, когда господа отправлялись на прогулку и лакей, открыв дверцу коляски, откинул подножку, Минна непроизвольно сделала движение, чтобы ступить на нее.

— Девушка сошла с ума, — заметила г-жа де Ларсе.

Альфред внимательно посмотрел на Минну; она показалась ему необычайно изящной. Минну ничуть не волновала мысль о долге или боязнь показаться смешной. Соображения человеческого благоразумия она считала недостойными себя. Если у нее возникали сомнения, то только при мысли, что ее госпожа может что-нибудь заподозрить: ведь прошло едва шесть недель с того времени, как она в совершенно другой роли провела с г-жой де Ларсе целый день.

Каждое утро Минна, встав очень рано, часа два проводила за туалетом, чтобы превратить себя в дурнушку. Она обрезала свои прекрасные золотистые волосы, которые, однажды увидев, трудно было забыть, как ей часто говорили в прежнее время; с помощью какого-то химического состава она придала им некрасивый бурый цвет, приближавшийся к темно-русому. Настойка из остролистника, которой она ежедневно смачивала свои нежные руки, делала кожу шершавой. Другое снадобье придавало свежему цвету ее лица неприятный оттенок, свойственный коже белых жителей колоний, в жилах которых есть примесь негритянской крови. Довольная этим превращением, делавшим ее почти некрасивой, Минна старалась не высказывать ни одной незаурядной мысли, чтобы не выдать себя. Поглощенная своим счастьем, она не испытывала потребности разговаривать. Сидя у окна в комнате г-жи де Ларсе и готовя ее вечерние туалеты, она много раз на день слышала голос Альфреда и открывала в нем все новые, восхищавшие ее черты. Решусь ли сказать (а почему бы и нет, раз мы живописуем немецкое сердце?), она переживала мгновения блаженства и экстаза, когда доходила до того, что воображала его существом сверхъестественным. Искреннее, почти восторженное усердие, с каким Минна выполняла свои новые обязанности, возымело, как и можно было ожидать, естественное действие на г-жу де Ларсе, у которой была заурядная душа: она стала обращаться с Минной высокомерно, как с бедной девушкой, которая должна быть счастлива тем, что нашла пристанище.

«Неужели все искреннее и живое считается неуместным у этих людей?» — спрашивала себя Минна. Она дала понять, что хочет снова заслужить расположение г-жи Крамер, и чуть ли не каждый день просила разрешения навестить ее.

Сначала Минна боялась, как бы ее манеры не возбудили подозрений у г-жи де Ларсе; она с удовлетворением убедилась, что г-жа де Ларсе видит в ней только служанку, менее искусную в шитье, чем горничная, оставленная ею в Париже. Труднее было с Дюбуа, камердинером Альфреда. Этот сорокалетний, всегда тщательно одетый парижанин, счел своим долгом приволокнуться за новой горничной. Аникен вызвала его на разговор и к великой своей радости обнаружила, что его единственной страстью были деньги; он хотел скопить небольшой капиталец, чтобы иметь возможность открыть в Париже кафе. Убедившись в этом, она без всякого стеснения стала делать ему подарки, и скоро Дюбуа начал прислуживать ей с такой же почтительностью, как и г-же де Ларсе.

Альфред подметил, что молодая немка, порой очень неловкая и застенчивая, не всегда держится одинаково и что у нее бывают тонкие, верные мысли, к которым стоит прислушаться. Видя, что Альфред считается с ней, Минна иногда позволяла себе ответить ему каким-нибудь глубоким и верным замечанием, особенно когда у нее было основание думать, что г-жа де Ларсе не услышит или не поймет ее.

Если бы в течение первых двух месяцев, которые фрейлейн фон Вангель прожила в Эксе, какой-нибудь философ спросил ее, какую цель она преследует своими действиями, он был бы поражен детской наивностью ее ответа и невольно заподозрил бы ее в лицемерии: единственной целью ее жизни было видеть и слышать человека, которого она безумно любила; она не желала ничего другого, она была слишком счастлива, чтобы думать о будущем. Если бы этот философ сказал ей, что любовь ее может утратить свою чистоту, это скорее вызвало бы ее гнев, нежели удивление. Минна с наслаждением изучала душевный склад человека, которого обожала. Именно в силу контраста с высшим обществом, к которому г-н де Ларсе принадлежал благодаря положению и богатству своего отца, члена верхней палаты, так ярко выделялся весь его благородный облик. Если бы ему пришлось жить среди буржуа, его отвращение ко всякой напыщенности и высокомерию, простота манер доставили бы ему репутацию безнадежной посредственности. Альфред никогда не старался говорить едко и многозначительно. Это-то и привлекло к нему с первого же дня расположение Минны. Она смотрела на французов сквозь призму предрассудков, распространенных в ее стране, и считала, что их беседа всегда напоминает концовку водевильного куплета. Альфред видел на своем веку немало выдающихся людей и мог бы блистать остроумием, пользуясь единственно своей памятью; но он счел бы пошлостью прибегать к метким выражениям, найденным не им самим и не для данного случая, — выражениям, которые могли быть известны кому-нибудь из его слушателей не хуже, чем ему самому.

Каждый вечер Альфред провожал жену в «Редут» и затем возвращался домой, чтобы заниматься ботаникой; страсть эта зародилась у него благодаря близости тех мест, где провел свою молодость Жан-Жак Руссо[6]. Альфред хранил свои альбомы и растения в гостиной, где работала Аникен. Каждый вечер они проводили целые часы в одной комнате, не обмениваясь при этом ни единым словом. Оба чувствовали себя смущенными и вместе с тем счастливыми. Аникен старалась услужить Альфреду лишь одним: она растворяла для него клей в воде, чтобы он мог наклеивать засушенные растения в свой гербарий, да и то позволяла себе это лишь потому, что такая услуга как бы входила в круг ее обязанностей. Когда Альфреда не бывало дома, Минна любовалась красивыми растениями, которые он приносил из своих прогулок по живописным горам, окружавшим озеро Бурже. Она искренне заинтересовалась ботаникой. Вначале это показалось Альфреду очень удобным, а затем — немного странным. «Он любит меня, — думала Минна, — но я уже знаю, как мое ревностное отношение к обязанностям действует на г-жу де Ларсе».

Г-жа Крамер сказалась больной; Минна получила разрешение проводить вечера у своей бывшей хозяйки. Альфред с удивлением заметил, что его интерес к ботанике начал сильно ослабевать и почти совсем пропал; он оставался по вечерам в «Редуте», и г-жа де Ларсе посмеивалась над его боязнью одиночества. Альфред признался самому себе, что ему нравится молодая девушка. Досадуя на робость, которую он ощущал в ее присутствии, он, поддавшись на мгновение фатовству, подумал: «Почему бы мне не поступить так, как поступил бы любой из моих друзей на моем месте? В конце концов она ведь только горничная».

Однажды вечером, когда шел дождь, Минна осталась дома. Альфред провел в «Редуте» лишь несколько минут. Возвратившись домой, он притворился удивленным, увидев Минну в гостиной. Эта фальшь, которую Минна заметила, сразу погасила радостное возбуждение, вызванное его приходом. Быть может, по этой причине Минна с неподдельным негодованием отнеслась к домогательствам Альфреда. Она убежала к себе в комнату. «Я ошиблась, — говорила она себе, — все французы одинаковы».

Всю ночь ее занимала лишь мысль о возвращении в Париж. На следующий день она смотрела на Альфреда с непритворным презрением. Он почувствовал себя задетым, перестал обращать на нее внимание и проводил все вечера в «Редуте». Сам того не подозревая, он избрал правильный путь. Его холодность заставила Минну отказаться от мысли об отъезде. «Мне не грозит никакой опасности от этого человека», — говорила себе Минна, и не прошло и недели, как она почувствовала, что простила ему его выходку во французском духе. Со своей стороны Альфред по той скуке, которую он испытывал в обществе великосветских дам на вечерах в «Редуте», понял, что влюблен сильнее, чем ему казалось. Однако он держался стойко. Взор его с удовольствием останавливался на Минне, он разговаривал с нею, но по вечерам уходил из дому. Минна чувствовала себя несчастной. Сама того не замечая, она перестала так тщательно гримировать свое лицо, как делала это раньше. «Неужели это сон? — думал Альфред. — Аникен стала одной из самых красивых женщин, каких я когда-либо видел».

Случайно вернувшись однажды вечером домой, он поддался порыву любви и попросил у Аникен прощения за свой легкомысленный поступок.

— Я почувствовал, что ни одна женщина еще не привлекала меня так, как вы; я испугался и захотел либо исцелиться, либо поссориться с вами, и теперь я самый несчастный из людей.

— Ах, Альфред, какое счастье слышать это! — воскликнула Минна в порыве восторга.

Этот вечер и следующие прошли в страстных признаниях и обоюдных обещаниях оставаться благоразумными.

Положительный ум Альфреда не поддавался иллюзиям. Он знал, что влюбленные обычно находят у предмета своей любви самые удивительные достоинства. Сокровища ума и благородства, обнаруженные им у Минны, убедили его, что он действительно влюблен. «Возможно ли, что это всего лишь иллюзия?» — спрашивал он себя ежедневно, мысленно сравнивая то, что говорила ему накануне Минна, с болтовней светских дам в «Редуте». Со своей стороны Минна понимала, что чуть было не потеряла Альфреда. Что сталось бы с ней, если бы он продолжал проводить вечера в «Редуте»? Позабыв о своей роли девушки из простонародья, она старалась теперь нравиться, как никогда еще в своей жизни.

«Надо ли признаться Альфреду в том, кто я? В своем глубоком благоразумии он осудит безумство, даже совершенное ради него. К тому же, — вздыхала Минна, — моя судьба должна решиться здесь. Если я открою ему, что я фрейлейн фон Вангель, имение которой расположено по соседству с его собственным, он будет уверен, что вновь сможет встретить меня в Париже. Надо, наоборот, чтобы страх потерять меня побудил его к тем необычайным поступкам, которые, увы, необходимы для нашего счастья. Иначе как этот столь благоразумный человек решится переменить религию, развестись с женой и приехать в качестве моего мужа в мое прекрасное поместье в Восточной Пруссии?» Ужасное слово «незаконный» не представлялось в планах Минны непреодолимым препятствием; она считала, что не отклоняется от добродетели; ведь она, не задумываясь, с радостью пожертвовала бы жизнью для Альфреда.

Мало-помалу в г-же де Ларсе пробудилась ревность. Странная перемена, происшедшая с лицом Аникен, не ускользнула от ее внимания; она сочла эту перемену лишь проявлением кокетства. Г-жа де Ларсе могла бы после некоторой борьбы добиться удаления Аникен, но подруги убедили ее, что не следует придавать значения прихоти мужа; надо только не допускать, чтобы г-н де Ларсе увез Аникен в Париж.

— Действуйте осмотрительно, — говорили они ей, — и тогда ваше беспокойство кончится вместе с пребыванием на водах.

Г-жа де Ларсе установила слежку за г-жой Крамер и старалась внушить мужу, что Аникен — авантюристка, преследуемая венской или берлинской полицией за поступки, порочащие ее в глазах правосудия, и что она скрывается в Эксе, ожидая, по всей вероятности, приезда какого-нибудь мошенника высшей марки, своего сообщника. Эта мысль, высказанная в качестве догадки, якобы весьма вероятной, но не заслуживающей особого внимания, привела в смятение Альфреда, несмотря на его твердый характер. Для него было очевидно, что Аникен не горничная; какие же важные причины заставили ее взять на себя эту тягостную роль? Несомненно, только страх...

Минна легко разгадала причину смущения, которое читала в глазах Альфреда. Однажды вечером она имела неосторожность спросить его об этом; Альфред откровенно высказал все, что думал; Минна была ошеломлена. Альфред был настолько близок к истине, что ей трудно было защищаться; к тому же мнимая г-жа Крамер, забыв свою роль, неосторожно дала понять, что денежные вопросы для Аникен не имеют никакого значения.

Придя в отчаяние от впечатления, произведенного на Альфреда словами г-жи Крамер, Минна чуть было не открылась ему. Ей было ясно, что человек, страстно полюбивший Аникен, будет любить также и фрейлейн фон Вангель. Но, узнав истину, Альфред будет уверен, что снова встретит ее в Париже, и тогда она не сможет склонить его к тем жертвам, которые он должен принести их любви!

Минна провела весь день в этих мучительных сомнениях. Но ей предстоял еще более трудный вечер. Хватит ли у нее сил остаться твердой и не открыть тайну, несмотря на печаль, которую она прочтет в глазах Альфреда, хватит ли сил терпеть, чтобы вполне естественные подозрения ослабили или даже совсем рассеяли его любовь? Вечером Альфред проводил жену в «Редут» и не вернулся оттуда. Там был бал-маскарад, очень шумный, очень людный; улицы Экса были запружены колясками, принадлежавшими любопытным, которые съехались из Шамбери и даже из Женевы. Блеск всеобщего веселья усиливал мрачную меланхолию Минны. Она не в силах была оставаться в гостиной, где уже несколько часов напрасно ждала любимого человека. Она ушла к своей компаньонке, но там ее тоже подстерегала неудача: эта женщина холодно попросила у Минны разрешения уехать, добавив, что хотя она и очень бедна, но не в силах больше играть ту малопочтенную роль, которую ей навязали. Минна не принадлежала к тем людям, которые в затруднительных обстоятельствах умеют выбирать уклончивое решение; ей, наоборот, достаточно было одного слова, чтобы сложное сплетение жизненных событий вдруг предстало ей в новом свете. «В самом деле, — подумала она, пораженная словами компаньонки, — мое переодевание никого более не обманывает; я потеряла честь. Меня, без сомнения, считают авантюристкой. Раз уж я все потеряла ради Альфреда, — мысленно добавила она, — было бы глупо лишать себя счастья увидеть его. На маскараде я смогу по крайней мере глядеть на него сколько мне захочется и изучать его душу».

По ее просьбе им принесли маски и домино; из Парижа она привезла с собой бриллианты, которые теперь надела — то ли из желания лучше замаскироваться и не быть узнанной Альфредом, то ли для того, чтобы выделиться из толпы масок и добиться, чтобы он заговорил с нею. Минна появилась в «Редуте» под руку со своей компаньонкой, интригуя всех своим молчанием. Наконец она заметила Альфреда, который показался ей печальным. Минна следила за ним взором и чувствовала себя счастливой, когда вдруг чей-то голос совсем тихо сказал:

— Любовь и под маской узнает фрейлейн фон Вангель.

Пораженная, она обернулась: перед ней был граф де Рюпер. Это была роковая для нее встреча.

— Я узнал ваши бриллианты, оправленные в Берлине, — сказал он. — Я побывал в Теплице, в Спа, в Бадене; объехал все курорты Европы, стараясь разыскать вас.

— Если вы скажете еще хоть слово, — промолвила Минна, — вы больше меня не увидите. Будьте завтра в семь часов вечера против дома номер семнадцать на улице Шамбери.

«Как помешать графу де Рюперу выдать мою тайну господину де Ларсе, с которым он часто видится?» — такова была мысль, которая всю ночь мучила Минну, приводя ее в отчаяние. Несколько раз она принимала решение потребовать лошадей и немедленно уехать. «Но Альфред будет тогда думать всю жизнь, что Аникен, которую он так любил, — бесчестная женщина, скрывавшаяся после какого-нибудь преступления. Более того, если я скроюсь, не предупредив господина де Рюпера, он, несмотря на все его почтение к моему богатству, способен выдать мою тайну. Если же я останусь, то как мне рассеять его подозрения? С помощью какой выдумки?»

На том же балу, где произошла эта столь неприятная для Минны встреча, высокопоставленные господа, не обладающие тонким умом и не расстающиеся даже на водах со своей скукой, окружили по обыкновению г-жу де Ларсе. Не зная, о чем с ней говорить в этот вечер, так как общие места, подходящие для салонных разговоров, мало пригодны для маскарада, они начали болтать о красоте ее горничной немки. Среди них нашелся дерзкий дурак, позволивший себе несколько нескромных намеков на ревность, которую должна испытывать г-жа де Ларсе. Какой-то грубиян в маске предложил ей обзавестись любовником, чтобы отомстить мужу; слова эти, точно взрыв бомбы, потрясли женщину, всегда благоразумную и привыкшую к постоянной лести, этой неизменной спутнице высокого положения и большого богатства.

На следующий день после маскарада была устроена прогулка по озеру, и Минна была свободна. Она ушла к г-же Крамер, у которой приняла графа де Рюпера, еще не успевшего прийти в себя от изумления.

— Большие несчастья, изменившие мое положение, заставили меня оценить вашу любовь, — сказала ему Минна. — Согласны ли вы жениться на вдове?

— Как? Вы тайно были замужем? — спросил граф, бледнея.

— Неужели вы не догадались об этом, — ответила Минна, — когда я отказывала вам и самым блестящим женихам Франции?

— У вас необыкновенная, восхитительная душа! — воскликнул граф, стараясь изгладить невыгодное впечатление, которое могло произвести его восклицание.

— Я связана с человеком, недостойным меня, — продолжала фрейлейн фон Вангель, — но я протестантка, и моя религия, приверженцем которой я была бы счастлива видеть и вас, допускает развод. Не думайте, однако, что в настоящее время я могу чувствовать любовь к кому бы то ни было, даже к человеку, который внушает мне глубокое доверие и уважение: я могу предложить вам только дружбу. Мне очень нравится Франция; можно ли, узнав ее, забыть о ней? Мне нужен защитник. Вы умны, у вас знатное имя и все данные, чтобы занять высокое положение в обществе. Большое состояние может сделать ваш дом самым блестящим в Париже. Согласны вы повиноваться мне, как ребенок? Этой ценой, но никак не иначе, вы через год сможете получить мою руку.

В течение этого длинного монолога граф де Рюпер взвешивал все за и против этого романа, осложненного таинственными обстоятельствами, но сулившего ему крупное состояние, и притом романа с женщиной, безусловно, привлекательной. Сделав изящный жест, он поклялся Минне, что будет во всем повиноваться ей. Он всеми возможными способами старался проникнуть в ее тайну.

— Все ваши усилия напрасны, — сказала ему Минна, смеясь. — Можете ли вы соединить в себе мужество льва с послушанием ребенка?

— Я ваш раб, — сказал граф.

— Я живу под чужим именем в окрестностях Экса, но знаю все, что здесь происходит. Через восемь или девять дней посмотрите на озеро в то мгновение, когда на церковных часах пробьет полночь, — вы увидите плавающий на волнах кувшин. На следующий день в девять часов вечера я буду здесь; вы можете прийти. Но стоит вам произнести мое имя или сказать кому-нибудь хоть слово — и вы меня никогда больше не увидите.

С прогулки по озеру, во время которой не раз заходил разговор о красоте Аникен, г-жа де Ларсе вернулась в раздраженном состоянии, несвойственном ее полному достоинства и умеренности характеру. Она сделала Минне несколько резких замечаний, которые жестоко уязвили молодую немку, так как слова эти были произнесены в присутствии Альфреда, не попытавшегося защитить ее. В первый раз за все время Минна ответила остроумно и колко; г-же де Ларсе почудилась в ее тоне уверенность женщины, которая позволила себе забыться, зная, что она любима, и гнев ее перешел все границы. Она обвинила Минну в том, что она назначает некоторым лицам свидания у г-жи Крамер, которая, несмотря на якобы происшедшую между ними размолвку, является ее сообщницей.

«Неужели это чудовище де Рюпер успел предать меня?» — подумала Минна. Альфред пристально смотрел на нее, как бы стараясь разгадать истину. Пытливость этого взгляда придала ей мужество отчаяния; она холодно отвергла возведенную на нее клевету и не прибавила больше ни слова. Г-жа де Ларсе отказала ей от места. Было два часа ночи, и Минна попросила верного Дюбуа проводить ее к г-же Крамер.

Запершись в своей комнате, она плакала от ярости, думая о том, что из-за ее ложного положения она даже не может как следует отомстить. «Не лучше ли бросить все и вернуться в Париж? — думала она. — Я взяла на себя непосильную задачу. Но Альфред будет вспоминать обо мне с презрением, он будет презирать меня всю жизнь!» — воскликнула она, заливаясь слезами. Она знала, что, находясь во власти этой жестокой мысли, которая ее уже не оставит, в Париже она будет еще несчастнее, чем в Эксе. «Госпожа де Ларсе клевещет на меня. Бог знает, что теперь говорят обо мне в «Редуте»! Эти сплетни окончательно погубят меня в глазах Альфреда. Разве может француз не думать, как все? Ведь он выслушал все эти обвинения против меня, не возразив ни единым словом, не утешив меня хотя бы взглядом. Неужели я все еще люблю его? Не являются ли ужасные муки, терзающие меня, последними судорогами этой несчастной любви? Будет низостью, если я не отомщу!» Такова была последняя мысль Минны.

Как только рассвело, она послала за графом де Рюпером. В ожидании его прихода она возбужденно прохаживалась по саду; яркое летнее солнце взошло над горизонтом и осветило веселые холмы вокруг озера. Безмятежность окружающей природы удвоила ярость Минны. Наконец появился г-н де Рюпер. «Фат! — подумала Минна, глядя, как он приближается. — Придется сначала целый час слушать его болтовню».

Она приняла г-на де Рюпера в гостиной, и ее мрачный взгляд считал минуты, скользя по стрелке часов. Граф был в восторге: в первый раз эта маленькая иностранка слушала его с тем вниманием, которого заслуживала его любезность.

— Верите ли вы моим чувствам? — спросил он в тот момент, когда стрелка подходила к минуте, которой заканчивался час терпения.

— Отомстите за меня, и я поверю, — сказала она.

— Что надо сделать?

— Понравиться госпоже де Ларсе и сделать так, чтобы ее муж знал, что она его обманывает, чтобы у него не могло быть на этот счет никаких сомнений, и тогда он воздаст ей за все то горе, которое она причиняет мне своей клеветой, отравляющей мне жизнь.

— Ваш план жесток, — заметил граф.

— Скажите лучше, что его трудно выполнить, — иронически улыбнулась Минна.

— Я не думаю, чтобы это было трудно, — ответил граф, задетый за живое, — но ведь ее репутация погибнет, — добавил он с легкой усмешкой. — Жаль! Она всегда была достойной женщиной.

— Имейте в виду, сударь, я не требую, чтобы вы действительно понравились госпоже де Ларсе; нужно только, чтобы ее муж не сомневался в том, что вы ей нравитесь.

Граф ушел. Минна почувствовала себя менее несчастной: мстить — значит действовать, а действовать — значит надеяться. «Если Альфред умрет, — подумала она, — я тоже умру».

Она улыбнулась. Счастье, которое охватило ее при этой мысли, навсегда убило в ней добродетель; испытания последних дней оказались непосильными для ее души: ее оклеветали в присутствии Альфреда, и он поверил клевете. Она была застигнута врасплох этим ударом. Отныне слово «добродетель» в ее устах должно было стать пустым звуком; любовь и месть целиком овладели ее сердцем.

Минна обдумала во всех подробностях план своей мести. Выполним ли он? Вот единственное, что ее смущало. У нее не было других средств для достижения цели, кроме кучи денег и преданности дурака.

Г-н де Ларсе пришел к ней.

— Что вам угодно? — высокомерно спросила Минна.

— Я очень несчастен; я пришел излить свое горе моему лучшему другу.

— Как! Ваше первое слово не о том, что вы не верите клевете, направленной против меня? Уходите!

— Когда я говорю, — гордо сказал Альфред, — что не представляю себе счастья вдали от вас, это уже ответ на ложные обвинения. Не сердитесь, Аникен, — добавил он со слезами на глазах. — Найдите какой-нибудь разумный способ, как нам соединиться, — я готов на все. Располагайте мной, извлеките меня из пропасти, в которую меня бросила судьба. Я сам не нахожу никакого выхода.

— Ваше присутствие здесь подтверждает клевету госпожи де Ларсе. Оставьте меня, я не хочу вас больше видеть,

Альфред ушел скорее с гневом, чем с болью в душе. «Он не знает, что сказать мне», — думала Минна; она была в отчаянии оттого, что вынуждена едва ли не презирать человека, которого так любила.

Как! Он не находит способа, чтобы стать к ней ближе! И это мужчина, побывавший на войне! Она, молодая девушка, полюбив его, сразу же нашла способ, и какой способ! — переодевание, которое могло обесчестить ее навсегда, если бы его разгадали! Но Альфред сказал: «Располагайте мной, найдите какой-нибудь разумный выход!..» В душе Минны, очевидно, сохранились еще остатки нежности, так как слова эти ее утешили; значит, она могла действовать.

«Однако, — снова заговорил в ее душе роковой голос, — Альфред не сказал: «Я не верю клевете». Напрасно мое безумие преувеличивает разницу образа мыслей в Германии и во Франции. Я не похожа на горничную, но тогда почему девушка моего возраста едет переодетая на воды? Каков бы он ни был... я не могу быть счастлива без него. «Найдите способ, как нам соединиться, — сказал он, — я готов на все». Он слаб и возлагает на меня заботу о нашем счастье. Так я беру на себя эту заботу! — сказала она, вставая и в волнении принимаясь расхаживать по комнате. — Убедимся сначала, способна ли его страсть устоять против разлуки; в противном случае этот человек заслуживает полнейшего презрения, он просто мишень для иронии, и Минне фон Вангель удастся забыть его!»

Час спустя она уехала в Шамбери, местечко, расположенное в двух лье от Экса.

Не будучи очень религиозным, Альфред, однако, считал неверие признаком дурного тона. Приехав в Шамбери, г-жа Крамер предложила молодому женевцу, готовившемуся стать пастором, каждый вечер толковать Библию ей и Аникен, которую она, дружески желая загладить ссору, теперь выдавала за свою племянницу. Г-жа Крамер поселилась в лучшей гостинице, и не было ничего легче, как наблюдать за ее образом жизни. Считая себя больной, она приглашала к себе лучших врачей Шамбери и щедро платила им. Пользуясь случаем, Минна иногда обращалась к ним за советом насчет болезни кожи, которая временами портила ей цвет лица и делала похожей на квартеронку.

Постепенно компаньонку перестала шокировать фамилия Крамер, которую ее заставили принять, и вообще все поведение фрейлейн фон Вангель; она попросту считала ее помешанной. Минна сняла для себя Шармет[7] — сельский домик на склоне холма в полулье от Шамбери, где Жан-Жак Руссо, по его словам, провел самые счастливые дни своей жизни. Произведения этого писателя были сейчас единственной ее отрадой.

В один из следующих дней она пережила момент величайшего счастья. На повороте тропинки, в каштановой рощице против Шармет, она встретила Альфреда. Она не видела его уже две недели. С робостью, восхитившей Минну, он предложил ей бросить службу у г-жи Крамер и принять от него небольшую ренту.

— У вас будет горничная, вместо того чтобы вам самой быть горничной, и я клянусь, что буду видеться с вами только в ее присутствии.

Аникен отвергла это предложение по религиозным соображениям. Она сказала ему, что г-жа Крамер теперь очень хорошо к ней относится и раскаивается в том, что так плохо обращалась с ней вначале, по приезде в Экс.

— Я очень хорошо помню, — сказала она в конце разговора, — как оклеветала меня г-жа де Ларсе, и поэтому настоятельно прошу вас больше не появляться в Шармет.

Несколько дней спустя она поехала в Экс; она осталась очень довольна поведением г-на де Рюпера. Г-жа де Ларсе и ее новые друзья, пользуясь хорошей погодой, предпринимали прогулки в окрестностях Экса. На одном из пикников, устроенном ими в От-Комб (аббатство, расположенное по другую сторону озера Бурже, против Экса, своего рода Сен-Дени[8] савойских герцогов), г-н де Рюпер, который, руководствуясь наставлениями, полученными от Минны, не старался быть принятым в круг друзей г-жи де Ларсе, устроил так, что все заметили, как он бродит по лесу, окружающему От-Комб. Друзья г-жи де Ларсе с большим жаром начали обсуждать проявления робости у человека, известного всем своей дерзостью. Все единодушно решили, что граф воспылал страстью к г-же де Ларсе. Дюбуа передал Минне, что его господин пребывает в мрачной меланхолии.

— Он жалеет о том, что лишился приятного общества, а кроме того, у него появилась еще другая причина для огорчения. Кто бы мог подумать, что такой разумный человек ревнует к графу де Рюперу!

Эта ревность весьма забавляла графа.

— Разрешите мне, — сказал он фрейлейн фон Вангель, — подстроить так, чтобы этот бедняга де Ларсе перехватил мое любовное послание к его жене. Как смешны будут ее уверения в противном, если он решится заговорить с ней об этом!

— Я согласна, — сказала Минна, — но только не вздумайте, — добавила она резко, — затеять дуэль с господином де Ларсе; если он будет убит, я никогда не выйду за вас замуж.

Она тотчас же пожалела, что говорила с графом так сурово, и постаралась загладить это, но убедилась, что г-н де Рюпер даже не почувствовал жестокости ее слов; это еще больше отдалило ее от него.

Г-н де Рюпер рассказал ей, что г-жа де Ларсе оказалась, быть может, не совсем нечувствительной к его ухаживанию, но, чтобы позабавиться, он, усердно волочась за нею при всех, говорит с ней наедине только о самых безразличных вещах и самым равнодушным тоном.

Минна одобрила его образ действий. По своему характеру, который, несмотря на некоторое внешнее благоразумие, отличался свойствами как раз противоположными, она не умела презирать наполовину. Она без обиняков попросила у графа де Рюпера совета относительно вложения крупной суммы во французскую ренту и дала ему прочесть письма своего кенигсбергского поверенного и своего парижского банкира. Она убедилась, что эти письма удержали графа от вопроса, который она не хотела бы услышать из его уст: каковы ее отношения с господином де Ларсе?

«Какая разница между ними! — подумала она в то время, как г-н де Рюпер пространно излагал свои соображения насчет помещения денег. — А ведь есть люди, которые утверждают, что граф умнее и любезнее, чем Альфред! Нация грубых людей! Нация водевилистов! Я предпочла бы жить среди моих славных немцев с их тяжеловесным добродушием, если бы не печальная необходимость появляться при дворе и выйти замуж за любимого адъютанта великого герцога!»

Дюбуа сообщил ей, что Альфред перехватил странное письмо, написанное графом де Рюпером г-же де Ларсе. Альфред показал его своей жене, которая стала уверять, что это всего лишь скверная шутка. Минна не в силах была преодолеть свое беспокойство: граф де Рюпер мог играть любые роли, за исключением роли человека, терпеливо сносящего оскорбления. Она предложила ему провести неделю в Шамбери; он отнесся к этому предложению без особого восторга.

— Мне приходится совершать странные поступки: я пишу письмо, которое может поставить меня в смешное положение, но по крайней мере я не хочу давать повода думать, будто я прячусь.

— Но мне именно нужно, чтобы вы спрятались, — надменно сказала Минна. — Хотите ли вы отомстить за меня, да или нет? Я вовсе не желаю, чтобы г-жа де Ларсе была обязана мне счастьем стать вдовой!

— Держу пари, вы предпочли бы, наоборот, чтобы ее муж стал вдовцом!

— Какое вам дело до этого? — ответила Минна.

В результате очень резкого разговора граф ушел взбешенный; однако, поразмыслив, он решил, что клевета, которой он страшился, его не коснется. Тщеславие напомнило ему, что его храбрость всем известна. Одним шагом он мог исправить все сумасбродства своей молодости и мгновенно завоевать блестящее положение в парижском обществе, — ради этого, пожалуй, стоило воздержаться от дуэли.

Г-н де Рюпер был первый, кого Минна увидела в Шармет на следующий день по возвращении из Экса; она обрадовалась ему; но в тот же вечер ее спокойствие было снова нарушено: пришел г-н де Ларсе.

— Я не хочу подыскивать ни предлогов, ни извинения, — сказал он просто. — Я не могу жить, не видя вас, а сегодня уже две недели, как я вас не видел.

Минна тоже считала дни; никогда еще ее не тянуло к Альфреду с такой силой, как сейчас, но она боялась, как бы у него не вышло дуэли с графом. Она старалась выпытать у него какие-нибудь сведения о перехваченном письме; он ничего не сказал, хотя был явно озабочен.

— У меня большое огорчение, — признался он наконец. — Оно не касается ни моего положения, ни денег, и единственный результат постигшей меня неприятности — это то, что моя страстная дружба к вам возросла еще больше. Меня приводит в отчаяние, что сознание долга не имеет больше власти над моим сердцем: я не могу жить без вас.

— И я никогда не смогу жить без вас, — ответила Минна, беря его руку и осыпая ее поцелуями, но в то же время защищаясь от его объятий. — Думайте только о том, чтобы сохранить свою жизнь, потому что я ни на час не переживу вас.

— Ах, вы знаете все! — сказал Альфред, делая над собой усилие, чтобы не продолжать разговора.

На следующий день после возвращения в Экс г-н де Ларсе получил еще одно анонимное письмо, в котором ему сообщали, что, пока он был в горах (на самом деле он был в Шамбери), его жена принимала у себя г-на де Рюпера. Письмо кончалось следующими словами:


«Сегодня в полночь снова ожидается посещение господина де Рюпера... Я знаю, что не могу внушить вам доверия, но прошу вас, не действуйте опрометчиво. Дайте волю своему гневу лишь в том случае, если вы собственными глазами удостоверитесь, что для этого есть основания. Если я ошибаюсь и ввожу вас в заблуждение, все ограничится тем, что вы проведете одну ночь где-нибудь в потайном месте возле спальни госпожи де Ларсе».


Это письмо сильно смутило Альфреда. Вслед за тем он получил несколько строчек от Аникен:


«Мы прибыли в Экс, госпожа Крамер ушла к себе в комнату; я свободна, приходите».


Г-н де Ларсе решил, что до того, как он устроит засаду около дома, он успеет еще побыть минут десять с Аникен. Он пришел к ней крайне взволнованный. Приближалась ночь, которая должна была быть решающей как для Минны, так и для него; но Минна была спокойна. На все возражения, которые выставлял ее разум, она отвечала одним словом: «смерть».

— Вы молчите, — сказала Минна г-ну де Ларсе, — с вами происходит что-то странное; вам не следовало огорчать меня, явившись в таком состоянии, но раз уж вы пришли, я хочу, чтобы вы оставались со мной весь вечер.

Против ожидания Альфред сразу согласился; в решительных обстоятельствах сильные натуры создают вокруг себя атмосферу великодушия, иначе говоря — счастья.

— Я собираюсь заняться дурацким ремеслом мужа, — открылся ей, наконец, Альфред. — Я решил спрятаться у себя в саду, это наименее постыдный способ выйти из позорного положения, в которое меня поставило анонимное письмо.

И Альфред дал Минне прочесть его.

— Какое право вы имеете позорить госпожу де Ларсе? — воскликнула Минна. — Разве вы не находитесь фактически в разводе? Вы покинули ее и отказались от всяких прав на ее сердце; вы бездушно предоставили ее одиночеству и связанной с ним скуке, столь естественной для молодой тридцатилетней женщины, богатой и никогда не знавшей горя. Неужели она не вправе иметь возле себя человека, который развлекал бы ее? И вы говорите мне, что любите меня, вы, более преступный, чем она, ибо вы первый нарушили узы, связывающие вас! Безумец, вы хотели обречь ее на вечную скуку!

Этот образ мыслей был слишком возвышен для Альфреда, но тон, каким Минна произнесла эти слова, вдохнул в него силу. Он сам удивлялся власти, которую она имела над ним; он был очарован ею.

— Пока вы будете разрешать мне видеться с вами, я не буду знать той скуки, о которой вы говорите.

В полночь все было спокойно на берегах озера; тишина была такая, что можно было бы различить шаги крадущейся кошки. Минна последовала за Альфредом, который укрылся в тени буковой изгороди, какие еще встречаются в садах Савойи. Вдруг какой-то человек перепрыгнул через ограду сада. Альфред хотел броситься к нему, но Минна удержала его.

— Что вы узнаете, убив его? — сказала она шепотом. — Если это просто вор или любовник какой-нибудь другой женщины, а не вашей жены, как вы будете жалеть о том, что сделали!

Альфред узнал графа; он был вне себя от ярости. Минне стоило большого труда успокоить его. Граф взял лесенку, стоявшую у стены, и приставил ее к деревянной галерее, тянувшейся на высоте десяти футов вдоль второго этажа дома. Одно из окон г-жи де Ларсе выходило на эту галерею. Г-н де Рюпер проник в дом через окно гостиной. Альфред побежал к двери первого этажа, выходившей в сад. Минна последовала за ним; она, насколько могла, пыталась оттянуть тот момент, когда Альфред, достав огниво, станет зажигать свечу; ей удалось отнять у него пистолеты.

— Вы хотите выстрелом разбудить всех, кто живет в этом доме? Завтра же из этого сделают забавный анекдот! Если уж думать о мести, смешной на мой взгляд, то не лучше ли, чтобы дрянные бездельники, разносящие сплетни, узнали одновременно об оскорблении и о мести за него?

Альфред подошел к двери, ведущей в комнату жены. Минна все время следовала за ним.

— Нечего сказать, красиво будет, если у вас хватит решимости оскорбить вашу жену в моем присутствии!

Дойдя до двери, Альфред быстро распахнул ее: он увидел, как г-н де Рюпер выскочил из-за кровати г-жи де Ларсе, находившейся в глубине комнаты.

Граф опередил Альфреда на шесть шагов: он успел открыть окно, выскочить на галерею и оттуда в сад. Г-н де Ларсе следовал за ним по пятам, но когда он подбежал к невысокой ограде, отделявшей сад от озера, лодка, в которую прыгнул г-н де Рюпер, была уже в пяти-шести туазах от берега.

— До завтра, господин де Рюпер! — крикнул ему де Ларсе.

Ответа не последовало. Г-н де Ларсе тотчас вернулся наверх; по гостиной, через которую нужно было пройти, чтобы попасть в спальню, в волнении ходила Минна. Она остановила Альфреда.

— Что вы намерены сделать? — спросила она. — Убить госпожу де Ларсе? По какому праву? Я этого не допущу. Если вы не отдадите мне кинжал, я крикну, чтобы предупредить ее об опасности. Правда, мое присутствие здесь безнадежно скомпрометирует меня в глазах ваших слуг.

Минна заметила, что эти слова произвели желаемое действие.

— Как, вы любите меня и хотите меня опозорить! — прибавила она с живостью.

Г-н де Ларсе бросил ей кинжал и, взбешенный, вошел в спальню жены. Произошло резкое объяснение. Г-жа де Ларсе, ни в чем не повинная, думала, что какой-то вор забрался к ней в комнату: она не видела и не слышала г-на де Рюпера.

— Вы сошли с ума, — сказала она мужу. — Дай бог, чтобы вы оказались только безумным! Вы, очевидно, жаждете свободы; вы получите ее. Имейте по крайней мере благоразумие ничего не разглашать. Завтра я возвращаюсь в Париж; я скажу, что вы путешествуете по Италии и что я не захотела поехать с вами.

— В котором часу вы собираетесь драться завтра? — спросила фрейлейн фон Вангель Альфреда, когда он вернулся к ней.

— Что вы хотите этим сказать? — в свою очередь спросил г-н де Ларсе.

— Что со мной не надо хитрить. Я хочу, чтобы прежде, чем встретиться с господином де Рюпером, вы подали мне руку и помогли сесть в лодку; я буду кататься по озеру. Если вы настолько глупы, что хотите, чтобы вас убили, волны озера положат конец моим страданиям.

— Дорогая Аникен! Сделайте меня счастливым человеком сегодня же вечером! Завтра, быть может, это сердце, бьющееся для вас с той минуты, как я вас увидел, и прелестная рука, которую я прижимаю к своей груди, будут принадлежать бездыханным телам; при свете свечей они будут покоиться в мрачной часовне под взорами двух савойских священников. Этот прекрасный день — вершина нашей жизни, пусть он будет и самым счастливым из всех!

Минна с большим трудом сдерживала порывы Альфреда.

— Я буду вашей, если вы останетесь в живых, — сказала она наконец. — Сейчас жертва была бы слишком велика; я предпочитаю видеть вас таким, какой вы теперь.

Этот день был самым прекрасным в жизни Минны. Угроза смерти и величие жертвы, приносимой ею, заглушили в ней последние укоры совести.

На следующий день, задолго до восхода солнца, Альфред пришел к Минне и усадил ее в красивую лодку, предназначенную для прогулок.

— Можно ли мечтать о большем счастье? — говорила она, спускаясь с Альфредом к берегу озера.

— С этой минуты вы принадлежите мне, вы моя жена, — сказал Альфред. — Я обещаю вам жить, я приду на берег и позову вас; вы причалите сюда, к этому кресту.

Минна уже готова была открыть Альфреду свое настоящее имя, когда пробило шесть часов. Она не хотела отъезжать далеко от берега; гребцы занялись рыбной ловлей, это было ей удобно, так как избавляло ее от их взглядов. Когда пробило восемь, Альфред прибежал на берег; он был очень бледен. Минна с его помощью вышла из лодки.

— Он ранен, быть может, опасно, — проговорил Альфред.

— Садитесь в лодку, друг мой, — сказала ему Минна. — Это происшествие привлечет к нам внимание местных властей. Вам нужно исчезнуть дня на два; уезжайте в Лион, я буду извещать вас обо всем, что здесь происходит.

Альфред колебался.

— Подумайте, какие пойдут толки среди приезжих, — добавила она.

Эти слова заставили г-на де Ларсе решиться. Он сел в лодку.

На следующий день г-н де Рюпер был вне опасности, но ему предстояло пролежать в постели месяц или два. Минна навещала его поздно вечером, проявляя к нему большое внимание и дружеское участие.

— Разве вы не мой нареченный? — сказала она с деланной искренностью.

Она убедила его принять крупный чек на ее франкфуртского банкира.

— Мне нужно уехать в Лозанну, — сказала Минна. — Я хочу, чтобы вы до нашей свадьбы выкупили свой прекрасный родовой особняк, с которым вам пришлось расстаться из-за безумств вашей молодости; для этого нужно продать мое поместье под Кюстрином. Как только вы встанете с постели, поезжайте туда и продайте его; я пришлю вам доверенность из Лозанны. Соглашайтесь на некоторую уступку, если это нужно, или учтите векселя, которые вы за него получите. Во всяком случае у вас должны быть наличные деньги. Раз я выхожу замуж за вас, надо, чтобы при заключении брачного контракта вы были не менее богаты, чем я.

Граф и не подозревал, что Минна обращалась с ним, как с выполнившим поручение агентом, которого вознаграждают деньгами.

В Лозанне Минна радовалась письмам Альфреда, который писал ей с каждой почтой. Г-н де Ларсе начал понимать, насколько дуэль упростила его отношения с Минной и с женой.

«Она не виновата перед вами, — писала Минна, — вы первый бросили ее; быть может, она сделала ошибку, избрав в толпе поклонников графа де Рюпера, но в отношении своего материального благополучия госпожа де Ларсе не должна пострадать».

Альфред оставил жене пятьдесят тысяч франков годового дохода; это было больше половины того, что он имел. «Мне много и не нужно, — писал он Минне, — я рассчитываю возвратиться в Париж лишь через несколько лет, когда эта глупая история будет забыта».

«Этого не следует делать, — ответила Минна. — Ваше возвращение вызовет слишком много толков. Вы должны показываться в обществе в течение двух первых недель, пока оно занято вами. Помните, что ваша жена ни в чем не виновата».

Через месяц Альфред приехал к Минне в очаровательную деревушку Бельджирато на озере Лаго Маджоре, в нескольких милях от Борромейских островов. Она путешествовала под чужим именем; в порыве любви она сказала Альфреду:

— Если хотите, можете сказать госпоже Крамер, что вы помолвлены со мной, что вы — мой нареченный, как говорят у нас в Германии. Я буду принимать вас с великой радостью, но только в присутствии госпожи Крамер.

Г-н де Ларсе почувствовал, что ему чего-то не хватает для полного блаженства, но вряд ли в жизни любого мужчины найдется время более счастливое, чем этот сентябрь, который Альфред прожил с Минной на Лаго Маджоре. Он вел себя так благоразумно, что Минна перестала приглашать г-жу Крамер участвовать в их прогулках.

Однажды во время прогулки на озере Альфред с веселым смехом спросил Минну:

— Кто же вы все-таки, волшебница? Вы не уверите меня, что вы горничная госпожи Крамер или даже ее компаньонка.

— Кем вы хотите, чтобы я была? Актрисой, выигравшей большую сумму в лотерею и пожелавшей провести несколько лет молодости в сказочном мире, или, быть может, девицей на содержании, которая после смерти своего любовника захотела переменить образ жизни?

— Если бы это было так и даже еще хуже, то узнай я сегодня о смерти госпожи де Ларсе — завтра я просил бы вас стать моей женой.

Минна бросилась ему на шею.

— Я — Минна фон Вангель, которую вы видели у госпожи де Сели. Как это вы меня не узнали! Ах, любовь слепа! — добавила она, смеясь.

Как ни счастлив был Альфред, что может относиться к Минне с полным уважением, Минна была еще счастливее. Ей не хватало лишь одного — возможности ничего не скрывать от Альфреда; обманывать, когда любишь, — это пытка.

Все же было бы лучше, если бы фрейлейн фон Вангель не открывала г-ну де Ларсе своего настоящего имени. Через несколько месяцев Минна заметила, что Альфред загрустил. Они приехали в Неаполь, чтобы провести там зиму, имея на руках паспорт, удостоверявший, что они муж и жена. Минна не скрывала от него ни одной своей мысли; ее выдающийся ум пугал его. Ей казалось, что Альфред жалеет о Париже, она умоляла его поехать туда на месяц. Он поклялся ей, что отнюдь не желает этого.

Меланхолия его не проходила.

— Я ставлю на карту счастье всей моей жизни, — сказала ему однажды Минна, — но меланхолия, в которой вы пребываете, может помешать моим планам.

Альфред не понял, что она хотела этим сказать, но был вне себя от восторга, когда после полудня Минна заявила ему:

— Повезите меня в Торре дель Греко.

Ей показалось, что она угадала причину грусти Альфреда, хотя с тех пор, как она всецело принадлежала ему, он был безмерно счастлив. Поглощенная своей любовью, Минна забыла все былые страхи. «Приди завтра смерть, даже тысяча смертей, — говорила она себе, — это не будет слишком дорогой ценой за то блаженство, которое я испытала с того дня, как Альфред дрался на дуэли с графом».

Она находила неиссякаемое удовольствие в том, чтобы делать все, что хотелось Альфреду. Опьяненная счастьем, она имела неосторожность не скрывать тех мыслей, которые составляли сущность ее характера. Пути, которыми она искала счастье, должны были не только казаться необычными банальному уму, но даже возмущать его. До сих пор она стремилась щадить в г-не де Ларсе то, что она называла «французскими предрассудками»; она старалась объяснить разницей национальных характеров те черты Альфреда, которыми не могла восхищаться; в этом отношении Минна чувствовала все слабые стороны того серьезного воспитания, которое дал ей отец, — это воспитание легко могло сделать ее невыносимой.

В своем упоении она имела неосторожность думать вслух в присутствии Альфреда. Счастливы те, кто дойдя до такой грани любви, вызывают в том, кого любят, жалость, а не зависть. Минна находилась все время в таком восторженном состоянии, ее возлюбленный до такой степени казался ей образцом всего, что есть на свете благородного, прекрасного, милого, приятного, что если бы даже она и хотела, она не могла бы утаить от него ни одной своей мысли. Умалчивать дальше о роковой интриге, которая привела к событиям той ночи в Эксе, было свыше ее сил.

С той минуты, как чувственное опьянение лишило Минну возможности что-либо скрывать от г-на де Ларсе, ее редкие достоинства обернулись против нее же самой. Минна посмеивалась над его меланхолией. Любовь, которую он внушал ей, вскоре достигла последней степени безумия. «Как глупо, что я тревожусь! — говорила она себе. — Я просто люблю сильнее, чем он. Что за безумие мучить себя тем, что неизменно сопутствует величайшему на земле блаженству? К несчастью, у меня более беспокойный характер, чем у него; и, наконец, — боже праведный! — добавила она со вздохом (ибо раскаяние часто отравляло ее счастье с тех пор, как оно достигло вершины), — я сознаю свою вину: ночь в Эксе тяжким бременем лежит у меня на душе».

Минна привыкла к мысли, что Альфред по своей натуре любит ее менее страстно, чем она его. «Но будь он еще менее нежен, — думала она, — все равно моя судьба — обожать его. Счастье мое, что он не бесчестный человек. Я чувствую, что способна была бы на преступление, если бы он захотел увлечь меня на этот путь».

Однажды, несмотря на все свои иллюзии, Минна была поражена мрачным беспокойством, томившим Альфреда. Уже давно он решил предоставить доходы со всего своего состояния г-же де Ларсе, стать протестантом и жениться на Минне. В этот день князь С. давал бал, взбудораживший весь Неаполь. Они, разумеется, не были приглашены. Минна подумала, что ее возлюбленный жалеет о радостях и блеске, связанных с богатством; она настойчиво стала просить его немедленно уехать с ней в Кенигсберг. Альфред опустил глаза и молчал. Наконец он поднял их, но взор его выражал не любовь, а тягостное сомнение. Минна была поражена.

— Скажите мне одно, Минна. В ту ночь, когда я застал графа де Рюпера у моей жены, знали ли вы о намерениях графа? Словом, были ли вы с ним в заговоре?

— Да, — твердо ответила Минна. — Госпожа де Ларсе и не помышляла о графе. Я считала, что вы принадлежите мне, потому что я любила вас; оба анонимных письма написаны мною.

— Это подло, — холодно сказал Альфред. — Все иллюзии кончились, я возвращаюсь к жене; мне жаль вас, я не люблю вас больше.

В голосе его слышалось уязвленное самолюбие. Он вышел. «Вот каким испытаниям подвергаются сильные души. Но у них есть выход», — думала Минна, подходя к окну и следя глазами за своим возлюбленным до поворота улицы.

Когда он исчез из виду, она вошла в его комнату и покончила с собой выстрелом из пистолета в сердце.

Была ли ее жизнь построена на ложном расчете? Счастье ее длилось восемь месяцев. Это была душа слишком страстная, чтобы удовлетвориться действительностью.