Это была последняя отчаянная попытка нейтрализовать преступников. Милиционер Савицкий долбил из автомата, разбивая в крошки водосточную трубу. Гусеница из людей тянулась, прижималась к фундаменту. Автомат замолк. Куренной помчался семимильными шагами, вытянув руку с пистолетом, Павел наступал ему на пятки. Выбежали за угол, рассыпались, залегли. Пустырь обрывался метров через сорок. Дальше чернел кустарник, кирпичный забор – одно название, две секции лежали в руинах, там можно было беспрепятственно выбежать на дорогу. Подкрепление не подошло, заблудилось где-то. Автоматчик спешил к дороге – катилось по пустырю что-то невнятное, размытое. По нему открыли огонь из пистолетов. Подбежала и залегла Кира. «Парадный» жакет потерял товарный вид, и сама она была как поросенок! Горин не успел предостеречь – Кира стала откатываться куда-то вправо. Автоматчика огнем прибили к земле, но он не пострадал. Побежали Мамаев и Шурыгин, но вовремя упали: из-за ограды ударили автоматы. Люди прижались к земле, закрывая руками затылки. Пули стучали по слежавшейся глине, поднимали фонтанчики пыли. Автоматчик не дремал, пополз вперед, пользуясь моментом, вскочил, бросился в кустарник. Он выбирался к забору, товарищи продолжали его прикрывать. Ситуация создалась опасная: если вылезет, то их и след простынет: перебегут дорогу, нырнут в перехлесты дворов, и поминай, как звали…

Оперативники сползали в канаву, забитую мусором. Подбежал Савицкий с автоматом, скорчился на дне канавы, стал стрелять. «Бережливый малый, – отметил Павел, – сохранил кое-что на закуску». Автоматчика не успели вытянуть из кустов. Шарахнулись за забор две тени, а тот, что хотел выбраться, покатился обратно в канаву. Его не подстрелили, стал возиться, снова полез. В какой-то миг Горин не нашел Киру. Он повертел головой – вроде рядом была. Что за новости? И вдруг увидел: ее отнесло далеко вправо, она ползла по канаве, приближаясь к забору. Он заскрипел зубами: что за самодеятельность?! Идея, в общем, была здравая: зайти с фланга, а если повезет, то и с тыла. Но не силами же одной бабы! Где гарантия, что ее не видели? Кира подползла к забору, поднялась, перебежала вдоль дороги. Ситуация принимала угрожающий характер. Надо было что-то делать. Преступники вытащили наконец своего товарища. Савицкий лаял матом: кончились патроны в ППШ.

– Вадим, Кира там! – вскинулся Горин. – Она же дура, не понимает!

Он не стал дожидаться, пока среагируют коллеги, выкатился из канавы, пробежал несколько метров, повалился плашмя. Рой пуль промчался над головой. «Когда же у этих чертей кончатся патроны?! А ведь это автоматы убитых патрульных, – проплыла в голове занимательная мысль. – Вот и встретились с этими ребятками…»

Кира еще перебежала, залегла. Возможно, ее не видели. Павел вставил последнюю обойму в пистолет, стал стрелять, не вставая. Ответный огонь слабел, а потом и вовсе прекратился. Преступники прятались за огрызками забора, к ним подкрадывалась Кира. Перебежал Шурыгин, выпустил пулю, лег, решив не нарываться на старости лет. Отвлечь преступников не удалось, они все видели. Граната проделала дугу, взорвалась в нескольких шагах от Киры – как раз в тот момент, когда она начала подниматься! Дым заволок пространство. В голове взрывались бомбы, трещала черепная кость. Павел что-то закричал, устремляясь вперед, всаживая пули в белый свет. Его обогнал молодой Виталик Мамаев, перемахнул канаву, выбрался к забору. Преступники сбежали. Это было полное фиаско. На другой стороне дороги чернели крыши, шапки деревьев. Переулкам и прочим проездам было несть числа. В оглушительной тишине завелась машина, зажглись фары, живописно подсветив снизу деревья. В отчаянии кто-то бросился туда – кажется Виталик. Но машина ушла в обратную сторону – очевидно, имелся проезд в глубь частного сектора. Оперативник вернулся, выкрикивая ругательства.

Кира лежала на спине, задыхалась. Павел склонился над ней. Женщина вцепилась ему в плечо, пыталась что-то сказать. Куренной включил фонарь. Осколок гранаты пробил грудь – в каких-то сантиметрах от сердца. Кира тяжело дышала, вздрагивала. Порвались пуговицы жакета. Кровь выходила толчками, окрашивая сорочку. В глазах потемнело, Павел что-то кричал, требовал медиков, потом стал стягивать с себя одежду, нательное белье, которое в принципе было чистым, рвать его на полосы. Шурыгин помогал, разрезал жакет, стащил его с Киры, порвал сорочку. Пострадавшую это нисколько не беспокоило, она лежала с закрытыми глазами. Грудь обмотали, чтобы остановить кровотечение. Силы иссякли, Павел сел рядом с пострадавшей, тупо смотрел, как она вздрагивает, облизывает пересохшие губы. Прибыло никому не нужное подкрепление, бегали милиционеры. По дороге, пролегающей вдоль частного сектора, подкатила машина с медиками, Киру переложили на носилки, загрузили в транспорт. Заспанный врач поставил обезболивающий укол, провел первичный осмотр. Снисходительно допустил: возможно, выживет. Особо важные органы не задеты. Все зависит от того, как быстро извлекут осколок и как больная переживет болевой шок. Машина ушла, Павел сунул папиросу в рот, провалился в ступор…

Глава 10

Результат операции был провальным. Трое убитых, двое раненых. Отдел уголовного розыска за полночи потерял двоих, одного из них – безвозвратно. Ситуация с Кирой оставалась сложной. Крупную сумму, предназначенную для выплаты трудящимся, удалось отстоять – и только в этой связи не последовали оргвыводы. Ни один бандит по ходу перестрелки не пострадал – эксперты прошли весь путь «боестолкновений» и нигде не нашли крови. Противостояли операм не дилетанты – люди подготовленные, точно не блатные. Золотницкого вместе с прочими убитыми забрали в морг. Оперативники стояли с непокрытыми головами, смотрели, как санитары втаскивают мертвого товарища в кузов. Виталик Мамаев шмыгнул носом, отвернулся. Ноги трупа свисали с носилок, цеплялись за борта. «Высокий он у вас», – сетовал санитар. «Это раньше он был высокий, – неудачно пошутил другой, – а теперь – длинный». Куренной засопел стиснул кулаки. Но не бросаться же. Эти люди ежедневно видели смерть, перестали замечать в ней что-то особенное, сакральное…

К утру опросили жителей квартала, где стояла машина преступников. Ее никто не видел, заспанные люди терли глаза, спешили отделаться от милиционеров. Стрельбу на заводе слышали, плотно закрыли двери, окна. Стрельба – это дело обычное, время такое, и если при этом никуда не суешься, то ничего с тобой, как правило, не происходит. Топот и шум заводящейся машины слышали многие, но интерес проявила лишь одна «любопытная Варвара» – отогнула шторку. Пробежали несколько человек – молчуны, лиц не увидела, количество не сосчитала, поскольку проблемы с математикой. А потом, собственно, машина уехала. Может, и грузовая, кто ее знает…

Поспать удалось четыре часа – в пустом кабинете на сдвинутых стульях. Нашлась машина – действительно грузовая, с будкой. Ее загнали в кусты на краю города и подожгли. Оттого и нашли – не заметить этот факел было невозможно. Эксперты походили вокруг, пожали плечами: что тут можно исследовать? Номерные знаки тоже выгорели. Руководство электростанции заявило о пропаже аварийной машины. Обычна полуторка, вместо кузова – будка для перевозки ремонтников. Других пропаж не зафиксировали, поэтому начальство энергообъекта поставили перед фактом и пообещали завести дело по статье «Халатность».

Допросили лежащего в больнице Рахмонова, у которого была прострелена нога. Он мог видеть лица преступников, что-то слышать.

– Издеваетесь, товарищи начальники? – простонал милиционер, из бедра которого часом ранее вынули пулю. – Они вообще из общества глухонемых, без слов понимают друг друга. Бубнеж какой-то слышал, сторож кричал – пытали его. Потом металл бренчал, скрипело что-то, сейф открыть пытались. Стреляли же вокруг, не слышал ничего. Они рассчитывали, что сейф легче окажется, на тележку погрузят и увезут, да не тут-то было. Думал, гранатой подорвут. Но это дурная затея – самих же разнесет… А когда поперли, стал по ним стрелять – они по мне, я в эту кучу упал, и как-то не до того стало, чтобы лица разглядывать…

– Призраки какие-то, – мрачно заключил Куренной, когда они курили на лестнице в больнице. – Действуют слаженно, грамотно. Возможно, бывшие военные. И что интересно, всегда угоняют перед делом машину. А угон – дело рискованное, можно спалиться или людям на глаза попасться. Далеко проживают от планируемого места совершения преступления? По одному собирают своих людей? Бред какой-то…

– Пока мы знаем лишь о двух случаях использования угнанного транспорта, – заметил Павел. – Когда похитили Каплиных и сегодня. В прошлый раз допускали, что предстоит поездка в лес. Некомфортно пытать людей в многоквартирном доме. Сегодня думали, что сейф умыкнут, но не вышло. Заметил, кстати, позади будки прохлаждалась ручная тележка? Это они позаботились. Держу пари, что Шефер и его паренек не сняли с нее отпечатки. Пусть снимут. Скорее всего, пустышка, но как знать. Ты в отдел?

– Да иди уж, не буду мешать, – отмахнулся Куренной и не сдержал ухмылки: – Этажом выше Кира Сергеевна. Говорят, опасность миновала, жить будет. Привет передавай.

Кира лежала на больничной койке, укрытая одеялом, смотрела волчонком. Закряхтела, обнаружив в палате постороннее лицо, хотела перевернуться, взвыла от боли. Забинтовали ее как мумию – ниже шеи и выше пупка.

– Неласковая вы сегодня, Кира Сергеевна. – Павел поколебался – может, нагнуться, поцеловать? Но соседка по палате смотрела с большим интересом, и он воздержался.

– Уйди, Горин, – зашипела Кира. – Гранатой меня подорвали, забыл? Не хочу, чтобы ты меня видел такой беспомощной…

Ну конечно, сильная женщина, волевая, решительная, гроза уголовного мира – и вдруг лежит под одеялом, и каждый поперечный может над ней глумиться. Она была непривычно бледная, глаза запали. Он все же нагнулся, чмокнул ее для приличия в щеку. Кира задумалась, решила не брыкаться.

– Что врачи говорят?

– Да мне плевать, – фыркнула больная, – пару дней полежу и пойду работать. Больно было, – призналась девушка, – никогда такой боли не испытывала. Аж порвало всю. Ты еще возился надо мной, дополнительные страдания причинял… Да все нормально, штатная ситуация, недоглядела. Уже в курсе, что нас поимели, а Коля Золотницкий погиб… – Она скорбно уставилась в потолок.

– И зачем тебя туда понесло? Шапка-невидимка сломалась?

– Ну, знаешь ли. Кто не рискует…

– Тот не валяется по больничным койкам, – закончил Горин. – В следующий раз просчитывай последствия. Одной храбрости мало. В общем, лечись, о выписке через пару дней даже не думай. Люди с такими ранениями неделями лежат. Буду навещать… если не против.

– Подожди. – Кира заволновалась. – А что народ говорит? Ну, об этом… ты понял. Я от стыда чуть сквозь землю не провалилась, когда мужики в твою хату нагрянули. Смеются, поди, обсуждают…

– Тебя что волнует больше, Кира Сергеевна? То, что тебя гранатой подорвали, или то, что ты – такая молодая, красивая, незамужняя – с нормальным мужиком переспала? Пусть шепчутся, завидуют, нам-то что?

– Ой, ладно, иди. – Кира поморщилась. – Можешь заглянуть, так и быть. Но не увлекайся, я понятно объясняю?

Майор Скобарь перехватил его в коридоре отделения. Павел дымил в открытую форточку, мрачно думал о своем. Вздрогнул, почувствовав пристальный взгляд. Выбросил окурок, непроизвольно опустил руки по швам.

– Ты еще руку приложи к пустой голове, – поморщился начальник милиции. – Не в духе, Горин? Куренной доложил обо всем, что случилось. Когда вы бросите эти свои армейские замашки: лезть под пули при любом удобном случае? Один погиб, другая ранена… Кто работать будет?

– Так вышло, Юрий Евдокимович, не всегда в подобных ситуациях работает голова. Готов вместе с руководством отдела понести заслуженное наказание. Теоретически мы могли нейтрализовать банду, предотвратить гибель товарища и ранение Латышевой…

– Кстати, насчет Латышевой… – Скобарь сделал сложное лицо. Ему о чем-то доложили, а подобное поведение в органах не поощрялось. Но передумал, решил, что это совсем не кстати. – К отделу уголовного розыска у меня претензий нет, кроме одной: головой надо думать, а не пистолетом. Главное, что преступники не достигли своих целей, деньги остались у государства, и зарплату рабочим уже выдают. Почему такая сумма осталась на заводе практически без охраны, будем разбираться. Виновные понесут наказание. Есть наметки по делу?

– Есть, товарищ майор. Но делать выводы пока рано.

– Так чего стоишь и дым в окно пускаешь?

Борис Львович Шефер сидел на табурете в своей лаборатории и вдумчиво разглядывал орудие убийства: сломанный нож с короткой рукояткой и тонким лезвием.

– Это что, Борис Львович?

– Это нож. Им убили охранника на воротах кирзавода. Лезвие сломалось, его половина осталась в теле. Такое бывает, когда клинок зажимается между ребрами. Убийца выбросил оружие – нашли недалеко от ворот. Отпечатков нет – возможно, действовали в перчатках. Штука самодельная, для индивидуального, так сказать, пользования. Рукоятка рассчитана на небольшую руку – огромной лапищей такую штуку не удержишь.

– Замысловато, – сказал Павел. – Машину преступники оставили с северной стороны периметра. Оттуда и пришли. Ворота – на южной стороне. Значит, не поленились сбегать к воротам и ликвидировать охранника. То есть обезопасились по полной программе.

– Это вы сами решайте, – пожал плечами эксперт. – Как решите, так и будет. А мое дело маленькое. Сторожа в кассе, кстати, тоже убили ножом – это предвосхищая ваш вопрос, не использовалась ли струна. Тот, кто использует упомянутый метод, в своем роде эстет, получает удовольствие. А эти – просто исполнители, хотя и не сказать, что тупые… Ничем не могу вам помочь, молодой человек, – драматично изрек эксперт. – Остальные убиты из пистолетов-пулеметов Шпагина. Из тел извлечены пули калибра семь шестьдесят два миллиметра. Там, где сгорела грузовая машина, мы даже рыться не стали. Одни угольки – бензина не пожалели. Даже трава вокруг машины выгорела полностью. Еще есть вопросы, молодой человек?

К вечеру в отделе остался только Куренной. Остальные разбрелись по домам. До круглосуточной работы начальство пока не додумалось. Павел вошел в кабинет, пристроился в углу. Куренной покосился на него. Капитан сидел за столом, шомполом от пистолета прочищал курительную трубку. Извлек из ящика кучу пустых папиросных пачек, стал ссыпать на стол остатки табака. Получилась изрядная горка. Он набил трубку, умял табак пальцем, очистил стол до последней крошки, потом прикурил и исчез за облаком плотного дыма.

– Домой не идешь?

– Скучно там, – признался Горин, – и есть нечего. А все магазины уже закрыты.

– Это плохо, – посочувствовал капитан. – Наши головы и так не работают, а без еды и подавно. Поступили, кстати, интересные сведения от сотрудников Госбанка. Пропал заместитель начальника службы инкассации некто Кузьменко. Это он сделал все возможное, чтобы деньги на ночь остались в сейфе. Предлог был благовидный, и над ним хорошо поработали. Но это только предлог. Видели, как он садился в машину и уехал – за полчаса до того, как пришли сотрудники МГБ. Не удивляйся, сумма была приличная, и госбезопасность не пожелала остаться в стороне. Нам с тобой безразлично. Задержан начальник службы инкассации некто Белых. С ним проводится работа, но это дорога в никуда. Новость номер два, сообщили товарищи с периферии: за городом вблизи карьера найдена перевернутая машина, в ней труп. Это некто Кузьменко, ты уже понял. Переднее колесо пробито. Возможно, пулей. А если нет, то удивительное совпадение: нечасто в нашей местности едешь по краю обрыва. Кувыркался красиво, оборотов десять сделал. Можешь представить, в какую котлету превратился товарищ Кузьменко. Тип был, кстати, себе на уме, замечен в связях с подозрительными лицами.

– Потрясающе, – покачал головой Горин, – маленький незаметный городок, а такие страсти кипят, словно Чикаго здесь, а не там.

– Умеем себя подать, – усмехнулся Куренной.

– Подожди, – насторожился Павел, – нам еще и это убийство раскрывать?

– А тебе не кажется, что Кузьменко убил кто-то из ночных автоматчиков? Расслабься, пусть МГБ этим делом занимается, раз уже влезли. Нам своих эпизодов хватает. Голодный, говоришь? Не кормят тебя? Ладно, пойдем к нам, накормит тебя Наталья. – Куренной затушил трубку, пристроил ее на столе.

– Не стоит, – смутился Горин, – придумаю что-нибудь, хлеб еще остался…

– Пошли уж, будешь тут ломаться, как красна девица. Заметь, я сам предложил. Познакомишься с моей красавицей. Ты же у нас специалист по женскому полу? Не робей, Горин, поешь с нами и вали в свой холодный барак…

Павел чувствовал себя неловко. То, что у Куренного есть жена, но нет детей, секретом не являлось. С расспросами не лез, да и не было интереса. Куренной закрыл кабинет, и через пару минут они оказались на улице. Он проживал неподалеку – в Сиреневом переулке, примыкающем к Пролетарской улице, на втором этаже прилично сохранившегося двухэтажного дома. Подъезд был так себе, квартира обычная – две или три комнаты. Звонить капитан не стал, открыл дверь ключом. Сразу отправил гостя в санузел мыть руки, выразив подозрение, что тот за сутки ни разу этого не делал. На кухне кипела работа. Пыхтела кастрюля на плите. Женщина в кружевном домашнем платье сидела за столом и резала соленые огурцы, отправляя их в салатницу. Она подняла голову, улыбнулась. Куренной не соврал, его супруга была очень красивой женщиной! Пусть не юная, около сорока, но это ее не портило. Правильное лицо, большие живые глаза, загадочная улыбка Джоконды. Волнистые пепельные волосы красиво спадали на плечи. Ай да Куренной, отхватил себе прелестницу.

Павел учтиво поздоровался, сделал смиренное лицо.

– Здравствуйте, Павел, вот вы какой. – Она смотрела с интересом. – Вадим так много о вас рассказывал.

– Надеюсь, только хорошее?

Женщина засмеялась, решительно закивала. Куренной что-то буркнул и вышел из кухни, вспомнив, что нужно принести соленья из кладовки.

– Присаживайтесь, Павел, не стойте. Суп почти готов, сейчас салат накрошу, и можно приступать. Представляю, какие вы голодные.

У нее была плавная грамотная речь с ироничными нотками. «Учительница, – предположил Горин, – или библиотекарь. Как Маша».

– Подождите, не садитесь, – спохватилась хозяйка. – Соль в солонке закончилась. Если не трудно, протяните руку, отройте шкаф. Там стоит соль.

– Да, разумеется, Наталья… – Он распахнул дверцу навесного шкафа, растерянно уставился на шеренгу жестяных банок, гадая, как же выглядит баночка с солью.

– Понимаю, вы в этом не профессионал, – констатировала женщина, – как, собственно, и мой Вадим. Ничего страшного, сама возьму.

Она поднялась с каким-то усилием, взяла костыль, на который Павел не обратил внимания, выбралась из-за стола. У женщины не было ноги. А если и была, то только то, что выше колена. Скрыть растерянность не удалось. Женщина доковыляла до шкафа, вынула баночку, понесла обратно. Поставила ее на стол, села, убрала под ногу костыль. Почему Куренной не предупредил? Наталья подняла глаза, всмотрелась в его пунцовую физиономию, улыбнулась очаровательной улыбкой.

– Вы не знали? Странно, я думала, Вадим сказал. Неудобно вышло. Не оправдывайтесь, Павел, молчите, а то договоритесь до того, что эта «мелочь» меня не портит. Все в порядке, не обращайте внимания.

– Что такое? – На кухню вошел Куренной, взгромоздил на стол завернутую в газеты банку.

– Открывай скорее, – заторопилась Наталья. – За стол пора, оголодали уже все…

Неловкость проходила, Наталья что-то чирикала, накрывала на стол, ухитряясь метаться по кухне на одной ноге. Отмахнулась, когда Павел вызвался помочь: мужчины на кухне – это полная катастрофа! Куренной посмеивался, под руку не лез. Спохватившись, удалился в комнату, вернулся с бутылкой водки. На алкоголь не налегали, выпили по паре стопок – завтрашний трудный день никто не отменял. Щекотливую тему за столом не поднимали, ели, выпивали. Скованность пропала. Наталья оказалась приятной собеседницей, умело обходила щекотливые темы. Она действительно оказалась педагогом, преподавала русский язык и литературу. Школа находилась за углом, проблем с доставкой на работу практически не было. Еще и сумки таскала – с проверенными работами двоечников. Готовила Наталья выше всяких похвал, тарелку щей Павел смел в один присест, а когда предложили добавку, покраснел от стыда и протянул тарелку. В компании с этими людьми было комфортно, говорила в основном Наталья, Куренной лишь утвердительно хмыкал и отделывался скупыми фразами. О себе Павел тоже не растекался, а Наталья не лезла – видно, Куренной предупредил, что за плечами у этого парня много непростого. Расскажет хоть что-то – и то ладно. Горин не замечал, как развязывается язык, затронул проблемы в Новгороде, упомянул свою военно-полевую любовь, так и не ставшую «впечатлением длиною в жизнь».

– Если не хотите, не рассказывайте, – сказала Наталья. – Мы же понимаем, как все сложно, сейчас за каждым человеком тянется шлейф прошлого, у каждого своя драмы и трагедии…

Перед чаем вышли покурить на лестницу. Лампочка мощностью 20 ватт освещала вздувшуюся известку, разбитые ступени.

– Ты понравился Наталье, – сказал Куренной, давая прикурить. – Давно не видел ее такой оживленной. Смотри, не уведи.

– Не уведу, – пообещал Горин. – Чудо, а не женщина, повезло тебе, Куренной.

– Знаю… – Капитан затянулся, с наслаждением выпустил облако дыма. – Извини, что сразу не сказал о ее проблемах. Но вроде вышли из неловкой ситуации, никто не сбежал. Обморозились в сорок третьем, в метель попали в Черняковском районе, когда от карателей уходили. Мы хутор держали – нас около дюжины было, а бабы с детьми через поле рванули – так короче было. От немчуры отбились, снежная буря началась. У фрицев куриная слепота проснулась. Пока в себя приходили, мы их штыками, да ножами переделали. Потом своих искали. Не видно ни зги, холодина лютая. Вроде всех собрали, а Наташки нет. Бросился на поиски, нашел – чистая случайность, что наткнулся. Она уже уснула – сил подняться не было, смирилась. Взвалил на горбушку, потащил к ближайшей печке. Сама-то оклемалась, да вот с ногой беда – гангрена пошла, пришлось ампутировать ниже колена… Жить не хотела, руки на себя порывалась наложить – она же первой красавицей была, мужики завидовали черной завистью, что такую отхватил. Потом смирилась, училась жить по-новому. А я извелся весь, ведь, как ни кинь, по моей вине это произошло, искал ее долго.

– Нет твоей вины, – возразил Павел. – Всякое случалось, везде соломку не подстелешь. О протезе не думали?

– Думали. Однажды предложил, аж загорелась вся. Мол, снова буду каблучки носить, с мужиками флиртовать. Дорогое это нынче удовольствие. Денег нужно накопить, хороших мастеров найти – не в нашей, понятно, дыре. Так и откладываем каждый месяц – мол, подождем, не горит, никто уже не смотрит на твою ногу… Не так это. Еще как смотрят. На работе у Наташки бабы злорадствуют: вот, мол, расплата за твою красоту… Есть задумки по работе?

– Да, парочка пришла в голову. Придерживаюсь прежней версии, которую вы так старательно отвергали. В городе орудует банда. Нападает на граждан, у которых есть чем поживиться; устраивает налеты на государственные объекты. То, что выбрали заштатный городок, тоже объясняется. Во-первых, главарь из местных – тот самый, что струной балуется. Во-вторых, противопоставить им нечего – в отличие от большого города. Несколько милиционеров – и весь оплот. Еще вчера двоих из строя вывели. МГБ в расчет не берем. Не их это работа – с бандитизмом бороться. Да и штат у них символический. Так что все логично. Ты не кривись, признай очевидное. После столкновения на заводе могут взять передышку – понимают, что мы будем землю рыть. Или нет – если совсем без головы. Теперь про саму банду – исполнителей то бишь. Дерзкие, решительные, владеют информацией и действуют по плану. Подумай, Вадим, среди местных могут быть такие? Чтобы собрались по первому зову, вникли в ситуацию, работали четко и слаженно. Блатных, понятно, исключаем.

Куренной задумался, извлек из пачки вторую папиросу.

– Нет, не думаю. Город мы знаем. Основная опасность исходит от сиделого элемента и тех, кто живет по воровским законам. Но это в лучшем… вернее, худшем случае – они могут устроить налет на продуктовую базу, своровать кошелек, изнасиловать в подворотне. У них нет никакой организованности. Прочий контингент… работяги, пенсионеры – это вполне сознательная законопослушная публика. Нет, все не то. Про тех, кто может сбиться в банду, мы бы узнали. Осведомители не спят, держим ситуацию.

– Вывод? Это не местные, залетные. По крайней мере, большинство.

– Да ладно, Горин, знаем мы всех залетных.

– Про нашу банду вы тоже знаете. Неправильно выразился насчет «залетных». Назовем их приезжими. Внешне не упыри. Обычные граждане, в светлое время суток не вызывают подозрений. В остальное время – за ними никто не следит. Крепкий коллектив, всегда вместе, им не нужно время, чтобы собраться. Улавливаешь мысль?

– Дай-ка подумаю… У нас особо не разгуляешься… Ты ни на что не намекаешь, Горин? – Куренной насторожился.

– Нет, Вадим. Милицию, сотрудников госбезопасности – оставим в покое. Не хочу аргументировать, только время терять. Военные из города ушли – эту ниточку тоже не потянем. Представители органов власти… пока опустим, но контакт с оными возможен.

– Хватит, не рисуй вилами по воде. – Куренной поморщился. – Кстати, местная ВОХР – почти все приезжие. Не больные, не калеки. Угрюмые мужики, себе на уме, бывшие военные. К милиции отношения не имеют, у них свои начальники в Пскове. Контора официальная, но какая-то… многоступенчатая. Имеют договоры с райкомом и горисполкомом, иногда усиливают наши посты, но в основном работают самостоятельно.

– Госбанк они охраняют?

– Нет… Точно нет. В банке своя система, но под твое описание не подходит. Списанные по болезни военные, милиционеры на пенсии… Вохровцы – замкнутый коллектив. Работают посменно. База – в бывшей гостинице «Маяк» на Крылова. Особо не пьющие – во всяком случае, не злоупотребляют, что уже подозрительно. На днях поймали вора – забрался в кабинет второго секретаря, вскрыл фомкой сейф. Наказали своей властью – всыпали сто горячих, потом в милицию сдали. Этот бедолага ходить не мог, вся задница горела. И не докажешь мужикам, что самосуд – это плохо. Вроде их задача – стеречь кассиров в дни выдачи зарплаты. Но ночью на кирзаводе их что-то не видели…

«Потому что в масках были», – подумал Павел.

– Есть другие кандидаты?

– Студенты из Ленинграда свинарник строят в поселке Вишенка, – вспомнил Куренной. – Это рядом с городом, на юго-востоке. Пешком до центра за полчаса дойти можно. Обычные студенты, летом трудятся на стройках народного хозяйства, зимой сидят на лекциях.

– Кто такие? – насторожился Горин.

– Договор у них с исполкомом. Рассчитывают копеечку получить. Покойный Золотницкий проверял студентов. Трудятся ударно, по вечерам выходят в город, с девчонками знакомятся, выпивают. Но вроде в меру. На вид сознательные, комсомольцы. Считаешь, следует проверить?

– В первую очередь. Перевертышей в наше время развелось…

– Хорошо, проверим. Есть рыболовецкая артель на Чудском озере. Недавно организована – под полным контролем городских властей. У них баркас, выходят в озеро, забрасывают сети. Улов принимает райпотребсоюз, а мужикам перепадает неплохая оплата. Эдакие просоленные мужики, слова лишнего не скажут. Живут в своем мирке, употребляют крепко – хотя и не в ущерб работе. Проживают в поселке Устянка на берегу озера – в отдельном бараке. От деревни до городских окраин – километра полтора.

– Западная окраина – это улица Камышинская, где напали на патруль? – прикинул Павел.

– Примерно. Эту публику тоже проверяли по нашему ведомству, ничего подозрительного не выявили.

– А что такое «полный контроль городских властей»?

– Как обычно. – Куренной засмеялся. – Приехали, посмотрели, сверили бумаги. Через месяц еще раз приехали, красотами полюбовались, рыбкой затоварились. А рыбка на озере знатная: ряпушка, налим, сиг, судак, окунь с лещом… То есть реального контроля за этими работягами нет. Верим мы безоговорочно в сознательность граждан. А потом удивляемся, когда они нас резать начинают…

– Приличный объем работы, – оценил Горин, – всех объездить, присмотреться, опросить под благовидным предлогом. А если еще кого вспомнишь – то и за месяц не управимся.

– Через месяц, если так пойдет, нас выведут на площадь и показательно расстреляют, – мрачно напророчил Куренной, – дабы знали, как не надо работать. И это не фигура речи…

– Закурились уже, – приоткрылась дверь, выглянула Наталья. – Фу, дышать нечем. Мужчины, вы на работе про работу говорить не пробовали? Чай остывает.

– Идем, милая, – спохватился Куренной. – Увлеклись мы что-то. Давай еще по одной, чайку – и топай домой, дай мне с женой побыть…

Глава 11

Утром в кабинете надрывался репродуктор: Москва, Красная площадь, части и соединения к проведению Парада Победы Советского Союза над фашистской Германией готовы! Вся страна припала к радиоприемникам и уличным громкоговорителям. Парад принимал маршал Жуков, командовал войсками маршал Рокоссовский. Специально для праздника из Берлина доставили знамя Победы, водруженное над рейхстагом. Строем проходили сводные полки, вражеские знамена и штандарты бросали на брусчатку перед Мавзолеем. Десятки тысяч военнослужащих чеканили шаг – рядовые, офицеры, генералы, маршалы. Захлебывались от волнения радиоведущие, описывая великое событие. А вся страна это зримо представляла. Прервали работу предприятия и организации, люди замерли в трепетном благоговении…

Телефонный звонок был так некстати. Звонил дежурный. Куренной выслушал, хмуро уставился на замолчавшую трубку, отыскал взглядом Горина.

– Снова звонила Мария Душенина. Ты ей нужен. В психиатрической больнице покончила с собой ее мать… Давай по-быстрому, одна нога здесь, другая там. Разберись. Шефер тоже подъедет – для порядка, так сказать…

Горин бросил машину у больничной ограды, взлетел на ступени, ворвался в холл. Маша и Душенин уже были здесь. Игоря Леонидовича трясло, он едва сохранял спокойствие, обнимал дочь. Маша плакала, размазывала слезы кулачками. Увидела Горина, дернулась к нему, схватила за руку.

– Почему? Я не понимаю… Как такое случилось?

Помощница Мясницкого Клара Ильинична – миловидная, широковатая в кости женщина – что-то сбивчиво объясняла Душенину. Она волновалась, то бледнела, то покрывалась румянцем. Замолчала, когда подошел новоявленный «друг семьи».

– Что произошло, Клара Ильинична? Доктор Мясницкий в курсе?

– Да, конечно, у Ивана Валентиновича был вчера тяжелый день, он с коллегами прибыл из Пскова уже под утро. Позвонил мне, сказал, что падает с ног и утром задержится часа на три… Но такое произошло… Он уже здесь, прибыл полчаса назад. Мы ничего не трогали там… где это произошло… В милиции сказали, что отработают криминалисты и только потом можно будет… снять тело…

Навзрыд заплакала Маша, смертельно побледнел ее отец.

– Извините, – взмолилась Клара Ильинична. – Мы закрыли палату на ключ, ничего там не трогали.

– Мы можем туда пройти? – пробормотал Душенин. – Почему нас не пускают? Что у вас происходит? Иван Валентинович клятвенно заверял, что с моей женой ничего не случится.

– Мы не можем вас пока пустить, Игорь Леонидович… – Женщина не знала, куда деть руки. Чувство вины ее буквально разрывало. – Хоть режьте, Игорь Леонидович, но нельзя… Пройдите к Ивану Валентиновичу, поговорите с ним, если не хотите ждать в холле… А вы – пойдемте. – Она стрельнула глазами. – Вы же из милиции, верно?

Женщина почти бежала, шурша больничными тапочками. Павел едва поспевал за ней.

– Просто ужас, – бормотала Клара Ильинична. – Не припомню такого, товарищ Горин… Я правильно запомнила вашу фамилию? Товарищ Мясницкий дал четкие инструкции: Елена Витальевна – особая пациентка, ей следует уделять повышенное внимание. Он лично установил набор препаратов и последовательность приема. Пациентка успокоилась уже через несколько часов с начала терапии. Адекватно реагировала на окружающую обстановку, отвечала на вопросы персонала. С ней беседовал Иван Валентинович. Сделал вывод: пациентка склонна к депрессии, но рецидива быть не должно – при условии выполнения предписаний. Я лично видела, как Елена Витальевна возвращалась к жизни. Она поела, спокойно реагировала на присутствие санитаров. Да, она ничего не чувствовала, эмоции подавили, но Елена Витальевна вела себя так, как вел бы любой человек на терапии. Мы перевели ее в другую палату – тоже одноместную, но комфортную, с собственным санузлом. Она же особый пациент… За ней наблюдали, но, увы, не каждую минуту. Ремни не использовали – зачем? На окнах решетки, острые предметы отсутствовали. Видимо, санитары что-то упустили… Иван Валентинович удивлялся: ему доложили, что пациентка сидит на кровати и загадочно улыбается… Потом их насторожило, что она слишком долго находится в туалете, решили войти… Проходите, пожалуйста… – Клара Ильинична отперла ключом дверь палаты. – Хотя нет, постойте, лучше я войду первой…

Палата действительно была приличной – с кроватью, тумбочкой, шторами на окнах. На ум пришли «особо важные персоны» – секретари райкомов, председатели советов народных депутатов… Кровать была укрыта покрывалом – небрежно, просто набросили. Дверь в санузел была приоткрыта. Туалет небольшой, без душа, унитаз, прикрученный к стене сливной бачок. Ничего не оторвешь, никаких острых углов. Под потолком проходила вмурованная в стены труба. Этого хватило… Зрелище было печальным. Женщина в длинной ночной сорочке (очевидно, домашней) висела в петле. Ноги не доставали до крышки унитаза. Голова склонилась набок, глаза налились кровью. Руки покойницы висели плетьми.

Павел попятился, наступил на ногу Кларе Ильиничне. Женщина ойкнула, отступила. На ней лица не было.

– Вот такой ее и нашли… примерно час назад… На двери оконце, санитар посмотрел – больной не было, видимо, ушла в туалет. Через несколько минут снова посмотрел, вошел в палату удостовериться, что с пациенткой все в порядке…

– Ничего не трогали?

– Да боже упаси… Как увидела, кинулась звонить Ивану Валентиновичу.

– Что, по-вашему, случилось?

– Повесилась, вы не видите? – Женщина подавила истерические нотки. – Извините… В обязанности санитаров не входит постоянно следить за больными. Это физически невозможно. Она порвала простыню на полосы, скрутила их, связала, накинула на трубу… Не знаю, товарищ Горин, что еще сказать, просто нет слов… – Клара Ильинична замолчала.

– Игорь Леонидович, не надо сюда заходить, не пускайте Машу, умоляю вас… – прозвучал знакомый голос, открылась дверь.

Доктор Мясницкий вошел в палату, закрыл за собой дверь. Он был темнее ночи, губы у него дрожали. Доктор не выспался, еще не брился. Искоса глянув на присутствующих, он шагнул к санузлу, распахнул дверь, издал тяжелый вздох, похожий на стон. Прозвучало приглушенное ругательство. Снова покосился, буркнул: «Извините». Он не стал заходить, отступил. В дверной щели было видно посиневшее лицо висельницы.

– Клара Ильинична, дорогая, как вы это допустили? – У доктора от волнения просел голос. – Вы должны рассказать… Дьявол, не спал всю ночь, эти утомительные переезды… Я буду у себя, нужно выпить крепкого чая. Постараюсь увести отсюда Душениных.

Он вышел из палаты, даже не скрывая своей взволнованности. В коридоре шумели, доносился срывающийся голос Маши. Потом шум усилился, вошел эксперт Шефер с помощником.

– Доброе утро, – буркнул Борис Львович, бросая на кровать чемоданчик. – Цинично прозвучало, вы уж не подумайте…

Праздничного настроения, невзирая на Парад, не предвиделось. Шефер заглянул в санузел, покачал головой. Потом откинул покрывало, уставился на изорванную простыню.

– Что смотрите, Павел Андреевич? Заполняйте протокол осмотра места происшествия, раз вы здесь. А мы, с вашего позволения, поработаем. Гражданка, покиньте нас, – обратился он к помощнице Мясницкого. – Не думаю, что ваше присутствие нам поможет.

Женщина с готовностью убежала. Горин тоже вышел в коридор. Народ разошелся, только у дальней двери мялся санитар. Павел подавил желание закурить – все же больница. Вскоре к нему присоединился Шефер с невозмутимой миной.

– Прискорбно, Павел Андреевич, но все понятно, дело житейское. Криминала, думаю, нет, пациентка сама наложила на себя руки. Не хочу воображать, что творилось у нее в голове, не мое это дело. Тело можно снимать – и в морг. Пусть местные об этом позаботятся. Жалко, конечно… Люди сводят счеты с жизнью, как будто у них в запасе их еще две-три.

– Часто приходится выезжать на подобные случаи?

– Вы даже не представляете, насколько часто. Но в психбольницу приезжаем впервые, это что-то новенькое. Думаю, у жертвы наступила пронзительная ясность в голове. Настолько пронзительная, что ее захлестнуло… Позавчера, например, был вызов на улицу Красина. Молодая женщина, работница швейной фабрики. Почему не живется людям? В войну такого не было. Наглоталась таблеток – когда приехали медики, она уже коченеть начала. Лежала на кровати, а в глазах такое облегчение, просто светилась вся… Но переходим к текущему случаю. Посторонних следов не нашли, женщина была одна. В качестве веревки использовала простыню – она довольно крепкая. Узел вязала неумело, но все же справилась. Несложно перебросить простыню через трубу, завязать петлю. Ногой уперлась в выступ на стене, одной рукой обхватила трубу… Печально это, Павел Андреевич. Возможно, передумала, когда стала задыхаться, но обратного хода у нее не было, до трубы уже не дотянешься, до крышки унитаза – тоже. В общем, что сделано, то сделано… Вы уже составили протокол? Чего ждем?

Прибыли санитары с носилками, сняли тело. Павел при этом не присутствовал, видел, как уносили труп, укрытый простыней. На лестнице санитары столкнулись с Душениными. На Машу было страшно смотреть, лицо превратилось в застывшую маску. Санитарам пришлось остановиться. Когда Павел спускался по лестнице, они еще были там. Маша уткнулась в грудь отцу, подрагивала. Душенин беспомощно моргал, машинально гладил дочь по голове.

– Маша, Игорь Леонидович, мне так жаль… – Горин остановился, он готов был провалиться сквозь землю. Очевидно, чувство вины – что-то коллективное.

– Хорошо, Павел, что вы здесь… – Маша оторвалась от отца. – Проводите нас домой, пожалуйста.

Горин нерешительно мялся.

– Дочь, прекрати. – Игорь Леонидович беспокойно шевельнулся. – Павел Андреевич на работе, он не может в служебное время заниматься чужими личными делами. Все в порядке, Павел Андреевич, мы сами доедем, нас ждет шофер. А вы приходите к нам, когда настанет свободная минутка, обязательно приходите.

Он обнял дочь, повел ее вниз. Горин мрачно смотрел им вслед, а когда они скрылись, не удержался, закурил.

Перед уходом он заглянул к Мясницкому. Доктор сидел за столом, отрешенно смотрел в стену. Спохватился, задвинул ящик стола, в котором что-то выразительно звякнуло. Крепкий чай он тоже пил – на столе стоял пустой стакан в «железнодорожном» подстаканнике.

– Да, да, проходите, Павел Андреевич, присаживайтесь. Может быть, хотите?.. За упокой души, так сказать.

– Спасибо, Иван Валентинович, я на службе. – Павел присел.

– Так и я на службе. – Доктор с сожалением покосился на задвинутый ящик. – Оглушительное фиаско, Павел Андреевич. Вся моя методика потерпела поражение. И что теперь прикажете делать? Как смотреть в глаза Душениным? Плюс шумиха, которая обязательно будет. Не подумайте, я вовсе не жестокосердный эгоист… Всего на сутки уехал. – Доктор снова приглушенно ругнулся, угрюмо уставился на собеседника. – Скажите, что можно сделать, если человек решил уйти из жизни? Он все равно уйдет, какие бы препятствия вы ему ни чинили. К сожалению, Елена Витальевна так и не смогла оправиться после гибели сына.

– Возникнет ли такое желание у психически нездорового человека? Он отдает отчет своим поступкам?

– Значит, хорошо лечили. – Доктор горько усмехнулся. – Вот и думаешь порой, а нужно ли их вообще лечить… Все эти биполярные расстройства – раздвоения личности. Человеку хорошо в его ипостаси, во всяком случае, в одной из них – он прекрасно себя чувствует и плевать хотел на новые методики лечения психиатрических заболеваний. Это крик души, простите. Всех не вылечишь, кто-то уходит. К этому относишься философски, пока одна из этих историй не коснется тебя лично.

– Не думаю, что в случившемся есть ваша вина и Душенины будут в претензии. За всем не уследишь.

– Я тоже так думаю. Но отчего-то не легче. Многое переживали в жизни, придется и это пережить. Игорь Леонидович пока в прострации, не понимает, как жить дальше. Маша потрясена. Но это пройдет, время поможет. Завтра-послезавтра выберу часок, чтобы к ним зайти. Надеюсь, не прогонят. Вы тоже приходите. Не мое, конечно, дело, Павел Андреевич, но Мария Игоревна так выразительно на вас смотрит…



Мимо машины проплывал разрушенный Вознесенский монастырь. Он находился на возвышенности, в стороне от жилых кварталов. От старинной православной святыни уцелело немного. Белые стены посекли осколки и пули. Зияли дыры от попаданий артиллерийских снарядов. Уцелело несколько оконец арочного типа, часть крыши. От купола над центральным строением сохранился лишь каркас. Многие стены не выдержали попаданий, разрушились. Подходы к монастырю устилали обломки, рос бурьян. Павел проводил глазами оставшиеся за спиной руины. Машина, выехав из городка, огибала обширный мусорный пустырь. Куренной, сидящий за баранкой, покосился на спутника:

– Ты в порядке? Мрачный уж больно.

С момента инцидента в психлечебнице прошло полтора часа. Павел пожал плечами:

– Неприятно это…

– Не пойму, – пустился в рассуждения Куренной, – к кому сильнее лежит твоя душа – к Кире Сергеевне или к Марии Игоревне? Не многовато ли для начала, приятель? Сам не запутался? Впрочем, допускаю, Кира сама к тебе пришла – и просто не оставила выбора. – Куренной хохотнул. – Мы же, мужики, народец слабый, неустойчивый.

– Вадим Михайлович, прекращай, – поморщился Горин, – о работе лучше говори.

Поднятая Куренным тема действительно имела место и шла вразрез с морально-этическими установками. Он не искал отношений, отношения искали его и, кажется, находили. «Работа» приближалась. Проехали пригородный поселок с унылыми избами, дорога превратилась в колею, заросшую чертополохом. Справа выросло недостроенное сооружение – частично дощатое, частично кирпичное. Строили не с нуля, восстанавливали то, что уцелело. Очевидно, объект для местных аграриев имел значение. Куренной съехал с дороги, повел машину по кочкам. Поскрипывала бетономешалка, приводимая в движение ручной тягой. На строительстве свинарника трудилась молодежь – голые по пояс парни, не сказать что богатыри, но и не заморыши. Двое перегрузили цемент в носилки, покосились на пришельцев и понесли ношу в здание. Крыша отсутствовала, как и часть стен. О том, что объект не новый, свидетельствовал въевшийся в стены запах. Куренной закурил, осмотрелся. Здесь было неплохо, природа, свежий воздух с нотками навоза, никакого начальства. Работа двигалась чинно, размеренно, никто не бегал, стараясь перевыполнить план. Двое трудились на кирпичной кладке, поднимали стену, сверяясь с отвесом. Поскрипывали кельмы, которыми молодые строители соскребали цемент с носилок. Рядом на поддоне возвышалась горка кирпичей. Работа не встала с появлением милиции, но студенты косились. Один как бы невзначай задвинул за стену пустую пивную бутылку. Лица у парней были мучнистого цвета, можно не гадать, чем занимались вчера. В закутке между стенами красовался обтянутый штанами зад – еще один студент заливал бетоном пол, разравнивал его куском доски с ручкой. Бетон готовили отдельно – в корыте, используя щебень. Рослый светловолосый парень перемешивал раствор лопатой. Заметив посторонних, сделал недовольное лицо, но когда подошел, сдержанно улыбался.

– В чем дело, товарищи? Вы с цементного завода? Только не говорите, что нечего отгружать. У нас уже были простои.

Куренной показал удостоверение.

– А что не так? – заволновался парень. – Работаем, никому не мешаем. Ваши уже приходили, все, что нужно, проверили. Позавчера была комиссия из горисполкома, хотели знать, к какому числу сдадим объект.

– И когда сдадите?

– С таким снабжением – никогда. – Парень решительно тряхнул густыми волосами. – А по плану – третья декада августа. Задержаться не можем, учеба у нас. Мы в Ленинграде учимся: двое в технологическом, двое в военном институте железнодорожного транспорта. В чем дело, товарищи милиционеры? Документы показать?

– Не любите чужих? – спросил, прищурившись, Павел. – Так мы не чужие, это вы чужие.

Хмыкнул приземистый парень, заливавший полы, сел на колени, повернулся. У него была постная вытянутая физиономия (видно, перестарался вчера) и уши торчком. Отложили работу каменщики, сели покурить. У парней были нормальные интеллигентные лица.

– А что не в порядке? Прилично себя ведем. Местные тогда в клубе в драку кинулись, а мы-то что? Это они кинулись, не мы. Лехе вон щеку расцарапали, в медпункт пришлось обращаться. К нам участковый приходил, все выяснили, к группе никаких претензий.

– Да все отлично, парни, – отмахнулся Куренной, – работайте. Мы не к вам приехали – так, осматриваем район в целях профилактики. Неспокойно в пригороде, пьющий элемент бузит, мужики своих баб поколачивают. А те чуть что сразу в милицию бегут: мол, спасите, помогите. Одному из местных глаз разукрасили, а у него дальний родственник в горкоме. В общем, получили указание проверить район, провести, по необходимости, разъяснительную работу.

– А, тогда ладно, – с сомнением протянул парень. – Меня Егором зовут. Фамилия Литвинов – комсорг группы и командир отряда. Отряд, правда, маленький, всего четверо. Планировали больше, но у одного в Ленинграде мать умерла, другого на пересдачу оставили. На третий курс переводимся, в армию не взяли, поручили учиться и стать достойными специалистами. Разнарядка пришла в вузы – люди требуются на время каникул. Мы не против, поднимаем народное хозяйство, да и заплатить обещали…

– Здесь живете?

– Вон вагончик, – указал подбородком студент, – три минуты ходьбы.

– Местные не докучают?

Каменщики засмеялись, один ответил на вопрос:

– Сначала докучали. Та потасовка в клубе не единственной была. Но мы на сознательность давим, применяем методы убеждения. У них нормальная молодежь. Только ребята выпить любят, диковатые какие-то. Проводим воспитательную работу, объясняем гражданам, что в нашей стране нет ни своих, ни чужих, мы единое общество и можем находиться там, где хотим. А если уж нас и начальство сюда отправило…

– Да дураки они, – не сдержался второй. – Можно подумать, мы для себя этот свинарник строим.

– В городе бываете?

– Конечно, – удивился Егор. – Мы же не староверы какие-нибудь, сутками в вагончике сидеть. Бывает, выполняем план на час-другой раньше, моемся – и в город…

– А там танцы, драки, девчонки, выпивка… – задумчиво пробормотал Горин.

– Не налегаем. – Комсорг решительно покачал головой, но все же смутился. – Ну, бывает. Что мы, не люди – в свободное от работы время? Вчера сам бог велел – накануне Парада Победы. А сегодня, между прочим, не отдыхаем, как вся страна, а ударно трудимся.

– Ладно, уговорили, – улыбнулся Куренной. – Работайте, не будем мешать. При случае передавайте привет Ленинграду.

Студенты расслабились, стали обмениваться шуточками. А когда оперативники собрались уходить, снова взялись за работу. У машины постояли. Не хотелось уезжать, дул приятный ветерок, пахли травы, в небе стрижи изображали чудеса высшего пилотажа.

– Трудами явно не утомленные, – задумчиво пробормотал Куренной.

– Так они же не работать сюда приехали. Вернее, не только работать. Подальше от надзора, от шумного города, начальства, преподавателей – на природу, так сказать. Ты бы на их месте что делал? Кстати, нормально работают, растет объект. А что касается нашего вопроса… – Павел задумался. – Не знаю. Молодые еще, выпить не дураки, по девчонкам пробежаться. Не будем сбрасывать их со счетов, но сам понимаешь, Вадим Михайлович…



Огромная масса воды волновалась, с шумом выбрасывалась на берег. Озеру не было конца и края – практически море, важная составляющая Псковско-Чудского комплекса. Озеро соединялось речушками с другими озерами, являлось частью водного пути из Пскова в Балтику. Тучи висели низко, дул порывистый ветер, гоняя по берегу пустые жестяные банки, обрывки сетей и брезента. В бухте было тише, чем на открытом просторе, но и здесь бурлила вода, штурмовала причал, дощатый пирс, вдающийся в озеро. Деревня Устянка лежала рядом – как раз в том месте, где узкая, но глубоководная река впадала в озеро. По горизонту блуждали суда, даже в шторм им не сиделось в гаванях. В районе устья берег был пологий, дальше начинались скалы. Под утесом догнивал ржавый катер – возможно немецкий. Здесь тоже шли бои. Вражескую флотилию отгоняли на запад – в эстонские воды. Теперь там тоже советская территория – малая часть огромного социалистического государства…

В бараке на краю поселка было тихо. Только собака, привязанная к будке, рвалась с поводка. Куренной озирался. Павел привстал, заглянул в окно. Сквозь грязь, налипшую к стеклам, проявлялись незаправленные кровати, разбросанные вещи, гора поленьев рядом с печкой, пустые бутылки на столе. Временами складывалось ощущение, что пьет вся страна, и лиши ее этого удовольствия, страну можно брать голыми руками.

Пришлось садиться в машину и рулить к берегу. Съехали к пирсу, сидя в салоне, стали любоваться пейзажем. Рыбацкий баркас недавно вышел в море, рулевой боролся с ветром. Старенькое судно с низко сидящей надстройкой покачивалось на волнах. Надрывно тарахтел мотор. Прогибались стальные мачты для крепления сетей. На палубе возились люди в брезентовых штормовках. Судно далеко не ушло, бороться со стихией было бесполезно. Баркас начал разворачиваться, резко качнулся, оказавшись под ударом ветра, но сохранил устойчивость, медленно двинулся к берегу.

– Не повезло мужикам, – прокомментировал Куренной, выбрасывая в окно окурок. – Работать надо, план выполнять и деньгу зашибать. А тут ненастье, будь оно проклято… Рисковый, кстати, народ – неужели и впрямь собирались закинуть сети? Погодка-то не балует.

– Нормальная погода, – проворчал Павел. – Подумаешь, ветерок. Еще двадцать минут назад тихо было. Да, не повезло мужикам – зато нам подфартило, не надо второй раз ехать.

Баркас подошел к пирсу, пришвартовался на дальней стороне. Матрос в штормовке привязал канаты к кнехту. Команда перелезала с борта на пирс – крепкие просоленные мужики с угрюмыми лицами, небритые, кто-то даже бородатый. Они, переругиваясь, помогали друг другу. Компания из пяти человек направилась к берегу – шли тяжело, волоча на себе снасти, рюкзаки. Не заметить машину на пустом берегу было трудно – пялились на нее, как на танк с крестами. Оперативники вышли из машины, двинулись наперерез. Встреча произошла под обрывом, у деревянной лестницы. Рослый мужчина лет тридцати пяти с тяжелым лицом и темными глазами был, по-видимому, старший. Он смотрел из-под крутого лба, расставил ноги. Остальные сбились в кучку, тоже поглядывали неласково.

– Уголовный розыск, здравствуйте. – Куренной показал удостоверение. – Все в порядке, вас уже проверяли, мы просто поговорить. Буковский Федор Аверьянович – это же вы?

– Ну, – проворчал мужик, – что надо-то? Некогда нам.

– Вижу, что некогда. – Куренной не повышал голос. – Рыбалка не задалась – самое время прибраться в бараке, а то уж больно загажено там у вас, товарищи.

– Что надо? – повторил мужик. – Живем как умеем, баб не держим – чтобы порядки всякие наводить.

– Неласковые вы, – посетовал Куренной. – Жизнь не сахар? Понимаю, суровый рыбацкий быт. Повторяю, товарищ Буковский, все в порядке. В деревне случилась кража – воры ночью забрались в продуктовый магазин. Сторож стрелял дробью, прострелил задницу одному из налетчиков. Но тот все равно убежал. Утащили деньги из кассы – тысячу рублей и два ящика тушенки. Вот, расследуем, опрашиваем народ – может, видели чего?

Буковский повернулся к своим рыбакам:

– А ну, братва, у кого задница прострелена? Выходи, не прячься.

Рыбаки загоготали, осветились хмурые щетинистые лица.

– Что-то побаливает с утра, Аверьяныч, – признался коренастый мужик с огрубелыми руками. – А я-то думаю, с чего бы это…

Снова взрыв язвительного смеха. Милиционеры тоже поулыбались.

– Извиняйте уж, – криво усмехнулся Буковский, – подобными вещами не промышляем. Днем наработаешься – ночами спишь как убитый.

– Много рыбы?

– Много. Но не сегодня. Может, к вечеру развеется, тогда и выйдем. Еще вопросы есть?

– Формальные. Не взыщите, Федор Аверьянович, работа такая. Ходим и опрашиваем людей, иным и в душу лезем. А что? Попов отменили, а людям хочется выговориться, душу излить… Да вы не волнуйтесь, вашу бригаду ни в чем не подозревают. Несколько дежурных вопросов…

Поскрипывали ступени под ногами, прогибались перила. Люди, поднимаясь к поселку, двинулись по тропе к бараку. Трава в этой местности практически не росла, белели соленые проплешины. Буковский, видимо, понял – проще ответить на вопросы. И неприятностей можно избежать, и милиция быстрее уберется. В бригаде пять человек, работают по договору с районной конторой рыбного хозяйства. Людей в конторе мало, многих война выбила, другие калеками стали или пропали без вести. Платят немного – тут Буковский явно поскромничал, а Куренной тему не развивал. Работать приходится как каторжникам, сами видели. За рыбой приезжает фургон из города. Еду и одежду покупают на собственные деньги. Когда случилась кража? Позавчера? Спали без задних ног, потому как работали до позднего вечера, сети запутались, и несколько часов приводили их в порядок. Не до того, знаете, чтобы лазить где попало и красть тушенку…

– Ваши люди не местные? – спросил Горин.

– Не местные, – подтвердил Буковский, – но все с Псковщины. До войны тем же промыслом и занимались, опыт есть. Лично я на буксире ходил по озерам, возил на Балтику древесину и детали к тракторам.

– Воевали?

– Пришлось. Днепровская, потом дунайская флотилия, в конце сорок четвертого списали по ранению. Теперь нога болит, когда погода хреновая. Большинство у нас воевало. Николая в Белоруссии подстрелили, скитался по лазаретам. Аристарх в Сталинграде половину туловища отморозил. Борис от Бреста в сорок первом пятился, ранили, в госпитале чахотку подхватил, насилу выкарабкался. Лишь Василий не воевал – по Волге баржи гонял, потом в Суходолье переехал – это под Псковом, там у него сестра, немцы деревню дотла сожгли. Деньги мужику нужны, чтобы дом отстроить.

– Надолго во Вдовин прибыли?

– До снега, раньше уехать не получится. Такими темпами ни хрена не заработаем. Не отменили еще деньги в стране, верно? А как народу жить без этих проклятых бумажек?

– В город ходите?

Буковский пожал плечами.

– Ну, ходим. Толпой не валим, так, по одному, по двое. Ночами не жарко, приходится печку топить, ветра тут лютуют… Нет ничего интересного в вашем городе, только пятки напрасно сбиваем. В магазин зайдешь, еще куда. Танцы – для молодых, в кино – всякая ерунда трофейная. Не до развлечений, в общем.

Павел шел последним, присматривался. Куренной разговаривал с Буковским, остальные волокли ноги к бараку. Иногда оглядывались, одаривали неласковыми взглядами. Этих людей можно было понять. Чужаков нигде не любят. Чужаков с корочками РКМ – тем более. Что на уме у милиционеров? Люди вели себя сдержанно, открытого недовольства не проявляли. Коренастый малый открыл ключом дверь барака, народ потянулся внутрь.

– Зайдем? – спросил Куренной. – Да вы не пугайтесь, просто глянем на быт советских мореходов. Вдруг краденую тушенку под кроватью найдем?

Он вроде пошутил, но шутка не понравилась. Буковский сделал раздраженную мину – ладно, ищите свою тушенку. В бараке было просторно, в остальном – ничего хорошего. Окна, заклеенные изолентой, дребезжали от ветра. Мыть полы в привычку не входило. Заправлять кровати – тоже проявление дурного тона. Вещи валялись где попало – снасти вперемешку с фуфайками, недоеденными продуктами. По столу рассыпались крошки, костяшки домино. Среди препятствий лазили жирные тараканы. Их, похоже, специально разводили. Людей они игнорировали. Но вот пустые бутылки под окном были выстроены ровно, в две шеренги – как военные на параде. Задерживаться в этом вертепе явно не стоило. Возникло странное ощущение, что этот бардак создают намеренно – для таких вот редких посетителей. Впечатления бродяг эти люди не производили – основательная, целеустремленная публика. Прощание вышло скомканным, руки не жали. Народ отворачивался. Буковский для приличия что-то буркнул: в духе «ждем с нетерпением нашей следующей встречи».

Оперативники направились к берегу, где оставили машину. Спина чесалась. «Это ладно, – думал Горин, – пусть смотрят. Лишь бы стрелять не начали».

Ветер усилился, волны с остервенением выбрасывались на берег. Качался баркас, пришвартованный к пирсу. В машине за закрытыми окнами было тепло и уютно. Сразу бросились окуривать тесный салон.

– Так себе публика, – признался Куренной, – но на убийц вроде не тянут.

– Иногда и не убийцы убивают, – покосился на него Горин.

– Ты еще пофилософствуй, – поморщился капитан.

– Могу, – улыбнулся Павел. – Публика не очень, согласен, замкнутые, себе на уме. А предыдущие студенты чем лучше? Живут в своем мире, неохотно пускают в него посторонних. Вроде нормальные, слова произносят правильные, а кто сейчас этого не делает? Эти тоже – фронтовики, пострадали за Отечество, а смотришь на них – и мурашки по спине ползут. В каждом человеке есть что-то темное. Да и хорошее, наверное, есть – только глубоко закопано.

– Глубоко, – согласился Куренной. – Иногда проще пристрелить, чем раскапывать эту яму. – Он засмеялся, завел двигатель. – Поехали, нам еще с военизированной шпаной пообщаться надо.

Глава 12

Усиливалось беспокойство: в банде дураков не держат; если ходят милиционеры и задают вопросы, значит, дело плохо. Пусть не вышли на след, но в круг подозреваемых точно внесли. Стало быть, затихарятся либо что-то сделают с этими милиционерами – благо их в городе немного. Но только в том случае, если банду действительно зацепили…

«Военизированная шпана» оказалась из той же оперы – не более дружелюбной и готовой к сотрудничеству. Гостиница «Маяк» находилась на улице Крылова. Здание частично пострадало от обстрелов, функционировало лишь одно крыло. Посторонних не пускали, но людей с милицейскими корочками пропустили. Оружейная комната находилась тоже здесь, ее охранял упитанный субъект в армейском френче без знаков различия. Проживали вохровцы на втором этаже, по два человека в комнате. Электричество имелось, удобства – во дворе, воду тоже носили с улицы, благо за углом находился колодец. Здесь было немногим чище, чем в прибрежном бараке.

– Прислуга уволилась, что ли? – Павел настороженно озирал неухоженные помещения, лестницу.

– Во-первых, в твоем бараке ненамного чище, – ухмыльнулся Куренной. – Видел, помню. Ты такой же свинтус. Во-вторых, в идейном плане плохо подкачан. Это у них, в загнивающем капиталистическом мире – прислуга. А у нас – обслуга. Чуешь разницу?

– Честно говоря, не очень.

Но спорить Павел не стал. По лестнице спустились двое, завернули в оружейную комнату. Вышли через минуту – с карабинами Мосина, с запасными обоймами в подсумках. Глянули неодобрительно – мол, чего надо этим милиционерам? Данная парочка, по-видимому, заступала на смену. Обычные мужики, в полувоенном облачении; от рыбаков на озере их отличало только отсутствие бород и щетины.

Командир группы вневедомственной охраны инструктировал бойцов в холле в конце коридора. Трое стояли в шеренгу – не сказать, что навытяжку, но строй держали. На вид бывалые люди – от тридцати до сорока, основательные, физически развитые. Все как по команде повернули головы, без всякой приветливости уставились на пришельцев. Крепыш, прогуливающийся перед строем, остановился.

– В чем дело? Почему здесь посторонние?

Мелькнула мысль, что такой взгляд идеально подошел бы следователю НКВД, разоблачающему очередного врага советской власти. Субъекту было основательно за сорок, но здоровье он сохранил отменное.

– Ковалец Владимир Константинович? – вкрадчиво осведомился Куренной, доставая удостоверение. – Мешать не хотим, но поговорить надо. Есть минутка?

У субъекта была завидная выдержка. Никакого беспокойства в глазах, даже мимолетного испуга. Только раздражение – мол, заняться ему больше нечем. Остальные и вовсе не менялись в лице, им было до лампочки, пусть начальник разбирается.

– Хорошо. Ягудин, ты все понял? Заступаете до шести вечера завтрашнего дня. Дежурная, бодрствующая и отдыхающая смены. С посторонними не разговаривать, всех подозрительных отсекать и доставлять в милицейский участок – пусть разбираются. В прошлый раз вы действовали хорошо, но не предотвратили проникновение в райком. Все, марш за шпалерами.

Троица сломала строй и удалилась, поскрипывая новыми кирзачами. Ковалец смерил неприязненным взглядом посетителей:

– Что у вас? Не припомню, чтобы мы встречались.

– И это странно, Владимир Константинович, – кивнул Куренной. – В одном городе служим, покой граждан охраняем. Я возглавляю уголовный розыск. В данный момент расследуем ночное нападение на кассу кирпичного завода. Вы же слышали о нем? Плюс загадочная смерть товарища Кузьменко, который, управляя машиной, скатился с дороги в самом неудачном для этого месте.

– Про последний случай не имею понятия, – нахмурился Ковалец. – А о буче на заводе наслышан, каждая собака в этом городе о нем знает. Могу вас уверить – работай там мои ребята, ничего бы не случилось.

– Вот об этом и поговорим. Во время выдачи зарплаты на крупных предприятиях, помимо милиции, должна работать вневедомственная охрана. Речь идет о серьезной денежной сумме, находящейся в одном месте. В ту же ночь по халатности определенных лиц в кассе находился только сторож. Деньги, слава богу, не унесли, но люди погибли. Мы расследуем этот случай – почему без охраны осталась крупная сумма денег. Почему ваши бойцы, Владимир Константинович, в ту ночь не находились на заводе?

– Вы серьезно? – удивился Ковалец. – Считаете, мы сами выбираем, где нести службу? Наше начальство в Пскове, формально мы в штате милиции, но фактически… сами знаете. Работаем по нескольким объектам. Это здания органов власти – райком, исполком, горсовет. Иногда – электростанция. На значимых предприятиях, вроде кирзавода, есть собственная служба – впрочем, на ней экономят или набирают немощных калек. Не припомню, чтобы мы подписывали договоры с промышленными предприятиями. Вы уверены, что пришли поговорить именно об этом? – Глаза главного «внештатника» сузились в щелки. – Или наших людей в чем-то подозревают?

«Структура не публичная, – подумал Горин. – Проживают отдельно, наверняка есть несколько выходов. Посторонних не приветствуют, никто не знает, чем они заняты в неслужебное время. Плюс собственная оружейная комната. Краденые автоматы в ней, понятно, не хранятся, но…»

– Если бы вас подозревали, то официально бы вызвали на допрос, – отрезал Куренной, – а пока мы восполняем пробелы в знаниях. Понимаю, что вы спешите, но позвольте еще несколько вопросов.

Ковалец проявлял терпение. Он не был в восторге от визита, отвечал на вопросы, демонстративно поглядывая на часы. Милиции он не боялся – за этим человеком стояли серьезные люди, и не только во Вдовине, но и в области. В штате на данный момент восемь человек – не считая его. Чрезвычайно мало, учитывая количество объектов. Было больше, но один из подчиненных сломал ногу, второго вызвали в область. Хоть самому заступай на пост. О характере службы говорить запрещено – ведомственная конфиденциальность. «Интересное у них ведомство, – подумал Павел, – вневедомственное». Люди в основном служивые, калек нет – те, кто после службы в РККА не пожелал расстаться с оружием, но отказался от службы в милиции. Кое у кого были легкие ранения, сейчас они полностью здоровы и готовы заниматься охраной важных социалистических объектов. Люди Ковальца воевали в Сталинграде и на Курской дуге, брали Бухарест и Варшаву. У него есть миллион поводов гордиться своими парнями. А то, что угрюмые и крысятся, – так это жизнь такая. Он сам демобилизовался из армии осенью 44-го в звании капитана. Служил в артиллерии, получил контузию, отчего туговат на одно ухо. Но слышит прекрасно – даже то, что пытаются утаить. Он рассказал про случай в райкоме, когда бойцы схватили налетчика, собравшегося обнести сейф. Преступник был отчаянный, но явно с «гусями» – пытался выпрыгнуть из окна, невзирая на второй этаж. Попытку пресекли. Ковалец повествовал, как обезвредили пьяных хулиганов на задворках райисполкома; как втроем скрутили четверых урок, пытавшихся проникнуть в «партийный» гараж (одного при задержании случайно ликвидировали, но это мелочи). Как спасли от изнасилования важную народную избранницу – заместителя председателя горсовета; как выявили крупное хищение из горкомовской столовой…

Список своих побед товарищ Ковалец мог бы продолжать до бесконечности. Но Куренной его вежливо прервал, поблагодарил за познавательную беседу.

– Спасибо, что уделили время, товарищ Ковалец. Думаю, с вами еще встретимся.

Ковалец угрюмо смотрел им в спину – чесалась лопатка, и можно было не оборачиваться, чтобы это понять.

Начинался вечер. Страна гуляла – кончился парад, и теперь уж точно конец войне. Куренной выехал на улицу Пролетарскую, остановил машину у обочины и задумался.

– Нарываемся, – констатировал Павел, – весь день будоражим людей, которые могут иметь отношение к нашим баранам. Не боимся превентивного удара?

– Или наоборот, – ухмыльнулся Куренной, – затаятся, станут тише воды, ниже травы. Они не дураки, и спешить им некуда. Переждут неспокойное время, вновь возьмутся за старое…

– Другие компании в городе есть?

– Ничего на ум не приходит, – покачал головой капитан. – Всю голову сломал, людей запряг… Преследует какое-то щекотливое чувство… – Он не стал продолжать, повернулся к спутнику.

– Тоже имеется, – согласился Павел. – Трудно рационально объяснить, видимо, это называется чуйкой. Вроде без толку провели день, а с другой стороны… может, и есть толк, Вадим Михайлович? Ведь грызет что-то, согласись.

– Осторожнее надо, – проворчал Куренной. – Публика опасная… Но хоть тресни, не понимаю, кого имею в виду. К вохровцам надо присмотреться, народ служивый, башковитый, могут действовать в группе. Ковалец не понравился, бирюк, темная лошадка. О чем он думает, на роже вообще не читается. Буковский и его рыбаки – из того же разряда. Контроля за ними нет, до города безлюдными оврагами могут добежать за пятнадцать минут…

– Ленинградских студентов я бы тоже со счетов не сбрасывал. То, что мы видели, может оказаться ширмой. Сознательные ребята, зелень неопытная, ни разу в жизни не брали в руки оружие… У них такая же возможность беспрепятственно проникать в город, проворачивать дела и незаметно уходить. И незачем гнать толпой. Не забываем про главаря – условно говоря, «со струной». Он есть, от своего мнения не отказываюсь. Этот субъект наводит банду на цель.

– Соглашусь, – неохотно проворчал Куренной. – Не обольщайся, всего лишь за неимением более убедительной версии.

– Тогда понимаешь, что за всеми фигурантами нужно установить наблюдение.

– Это ты загнул. – Капитан досадливо поморщился. – У меня что, школа милиции под боком с курсантами-бездельниками? Кого я отправлю на слежку? Мы потеряли двоих, приобрели только тебя. Пока не скажу, что находка удачная. Штат скудный, и не забываем, что мирное население третирует не только наша банда.

– Перестань, Вадим Михайлович, ты же не маленький. Включайте осведомителей – где вы их держите? У всех они есть. И у нас до войны целый выводок имелся. Всякий уважающий себя опер держит пару сексотов – из шпаны, сидевших, кого в любую минуту могут упечь за решетку. Озадачьте уважаемую публику, пусть втихую понаблюдают за фигурантами, особенно ночью: покидают ли свои убежища, как проводят время. И чтобы глаза не мозолили, умеючи работали. И еще – об этой операции должны знать только твои опера. Больше никто – ни другие отделы, ни начальство. И ребятам скажи, чтобы не трещали, как сплетницы на базаре.

– Это еще почему? – насторожился Куренной.

– А так, на всякий случай, – уклонился от ответа Павел. Хотел бы он сам знать – ПОЧЕМУ…



Ночь прошла спокойно – даже подозрительно. Утро было тихим, солнечным. Павел курил, высунувшись по пояс из окна. Город проснулся, приступал к своей насыщенной мирной жизни. Хозяйки гремели на кухнях посудой. Сварливая жена бранила похмельного мужа: опять, бездельник, нажрался! Вся страна работает, а этому лишь бы выпить на дармовщину! А ну, голову под кран – и марш на завод план выполнять! Мужик был не скандальный, из тихих пьяниц, бурчал «угу» и делал, как говорили. Дородная женщина из второго подъезда развешивала во дворе постиранное белье, опасливо косилась на Горина – не собирается ли еще кого завернуть в простыню? Со звоном распахнулось окно.

– Тетя Галя, ваша Даша умерла! – звонко закричала девчонка.

Соседка ахнула, бросила свое белье, помчалась прыжками в дом. Павел напрягся, но курить не бросил. Шумели люди во втором подъезде, что-то разбили. Пищала девчонка, вступила еще одна. Видимо, квартира была коммунальной. В унисон кудахтали бабы – похлеще мужиков из портового дока. Из криков явствовало, что Даша жива, просто соседская девчонка подлила ей в чай травяной настой, которым поила ее мать. Про аллергию у Даши она не знала. Девочка упала, стала задыхаться. Вроде обошлось, привели в чувство, а теперь набрасывались друг на дружку, как свирепые воительницы.

«Медиков вызывайте!» – кричал кто-то рассудительный.

«Пусть укол противостолбнячный сделают!»

Соседи успокаивались, возобновилась «мирная» жизнь. Больных людей становилось все больше. Многие болезни неизвестно отчего возникали, и медики не знали, как с ними бороться. Во взводе Горина был сержант – храбрый толковый парень. С одним лишь недостатком: задыхался в сосновом лесу. Физиономия покрывалась сыпью, он совершал судорожные движения – и с легкостью мог выдать себя неприятелю. В поле, в городе – хоть бы хны. В осиннике, в березняке – пожалуйста. Но едва оказывался под соснами, начинался приступ, и приходилось парня срочно выносить. Военврачи пожимали плечами: надо же, какая цаца. Ну, бывает, аллергия или что-то в этом духе. Пусть не ходит в хвойный лес, а то загнется когда-нибудь. А как в него не ходить, если хвойные леса – везде? В общем, намучились с сержантом, пока ему однажды миной полноги не оторвало, и вопрос с демобилизацией не решился сам по себе…

Павел снова закурил. На душе было спокойно. «Словно и не целится в тебя снайпер», – подметил внутренний перестраховщик. Мысль не вызвала паники. От пули в лоб умирают мгновенно, все оборвется, и ничего не поймешь. Он затушил окурок в пепельнице, стал собираться на работу. Осталось легкое недоумение: чужой город, прибыл сюда не за этим, здесь погибла его невеста – почему же так быстро он привыкает к здешней жизни?

В отделе тоже было тихо. Куренной сидел за столом, что-то писал. Очевидно, мемуары – когда Горин глянул через плечо, заворчал и перевернул лист.

– Надо же, живой, – проворчал капитан. – Значит, работает вторая версия: бандиты залягут на дно. Послушал вчера тебя на свою голову – поручил операм следить за фигурантами. Сами в ночное не пойдут, осведомителей обяжут. Подождем, скоро появятся.

Появились одновременно – не прошло и двадцати минут. Шурыгин забыл выбросить папиросу – с ней и вошел. Что-то буркнул про старческий склероз, затянулся напоследок и вмял окурок в пепельницу. Виталик Мамаев, зевая, тер глаза, как ребенок, которого зачем-то разбудили. Леонтий Саврасов был мрачен и не делал лишних движений.

– Утомленные какие, – восхитился Куренной. – Давайте же, удивите меня. Как дела?

– Как обычно, Михалыч, все плохо, – начал Шурыгин, – вернее, никак. Подключил одного человечка… За вохровцами он, понятно, по постам не бегал, работу их не инспектировал. Но этого и не требовали? Нашел местечко в кустах сбоку от гостиницы «Маяк» – оба входа-выхода мог видеть. Божится, что ночью из гостиницы никто не выходил и не входил. Спали вохровцы – ну, те, кто не задействован в службе. Пару раз курили на крыльце, но во двор не спускались. Человечек божится, что не спал, а говорит всю правду. В принципе Витьке Хрущу врать – себя же за задницу подвешивать. Знает, что если что не так, поедет лес в Воркуту валить – годиков на восемь. Ради такого можно и не поспать, верно, Михалыч?

– Студенты тоже дальше поселка не отлучались, – сообщил Леонтий. – Работу закончили примерно в восемь, ушли в свой вагон. Смеялись, вода плескалась. Потом один с пустой сумкой убежал, минут через двадцать вернулся – уже с полной. Смеялся, говорил, что пиво без самогона – пустая трата денег. Баба Дуся сегодня просто красавица – премиальных сто грамм накапала. Только с девчонками не заладилось, перехватил их кто-то. Смеялись: мол, зачем мылись? Но все равно весело было. Старший кричал, чтобы не налегали, завтра кирпич обещали подвезти. Фриц в бурьяне сидел, от зависти умирал, всю траву вокруг себя слюной залил. Выпили, говорит, и спать легли, из поселка ни ногой. А у Фрица тоже положение шаткое – предупредил его, что если байду погонит, то все пейзажи в его дальнейшей жизни будут исключительно колымские.

– Почему Фриц? – не понял Куренной.