Рик МофинаЕсли ангелы падут
Посвящается Барбаре, Лоре и Майклу
1
Дэнни снова видел перед собой ту девочку.
Когда поезд метро трогался от станции «Колизей», он поднял глаза и обмер, завороженный ее застывшей улыбкой, отрешенным взором и тем, что она не разговаривает.
Совсем.
Она мертва.
Горло ее было перерезано, а тело засунуто в черный мусорный мешок и спрятано в парке «Золотые ворота».
Ей было два года, и звали ее Танита Мари Доннер. Две одиннадцатилетние девочки из средней школы Линкольна обнаружили ее во время экскурсии по естествознанию.
«Она походила на голого пупса», — поведала одна из них, Натали Джексон, телевидению Сан-Франциско.
Это произошло год назад. Теперь кошмары донимали школьниц уже реже.
У большинства горожан память об убийстве Таниты начала тускнеть, хотя лицо девочки все еще взирало с автобусных остановок, витрин и наклеек на бамперах — образ столь же знакомый району Залива, как мост «Золотые ворота» или Пирамида «Трансамерика»
[1]. На какое-то время облик девочки стал олицетворением страданий Сан-Франциско. Размытая, зернистая, увеличенная копия цветного снимка: на уговоры мамы улыбнуться Танита робко обнажает свои мелкие молочно-белые зубки. Каштановые волосы прихвачены парой розовых заколок-бабочек. На ней хлопковое платьице с кружевной оторочкой, а к груди она прижимает белого плюшевого мишку. Темные глаза искрятся, как звездочки.
«ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!» — взывали жирные черные буквы у нее над головой. Ниже значились детали, когда и где Таниту видели живой в последний раз. Двадцать пять тысяч долларов сулилось за информацию, способную привести к поимке убийцы. Но претендентов не нашлось.
Убийца Таниты Мари Доннер по-прежнему разгуливал на свободе.
Поезд мчался по туннелю скоростной системы Залива, а трехлетний Даниэль Рафаэль Беккер все не отводил глаз от плаката с Танитой Мари Доннер.
— Па, а кто это? — спросил он своего отца.
— Не тыкай пальцем, Дэнни. Это так, просто девчушка. Прошу тебя, сиди смирно. Скоро уже будем дома.
Натан Беккер поудобней оперся о спинку сиденья и открыл бизнес-раздел субботней «Сан-Франциско Стар», рассчитывая закончить статью, которую начал читать еще дома, перед тем как вместе с Дэнни отправиться на матч. Натан был сисадмином и на работу в Маунтин-Вью добирался на пригородной. Статья была о его фирме, находящейся сейчас на грани революционного прорыва. Матч оказался тягомотным: «Атлетикс»
[2] посрамили «Янкиз»
[3]. Дэнни заскучал, и на шестом иннинге
[4] со стадиона пришлось уйти. Оно и к лучшему: еще предстояло ехать аж в Дейли-Сити за кистями для рисования — Натан обещал их жене, Мэгги. Путь неблизкий, и зря он поддался на упрашивания Дэнни поехать на БАРТе.
[5]
Поездами за неделю Натан насытился сверх меры. От магазина до дома надо бы взять такси.
День начинался как обычно летом, по субботам, когда Натан с Дэнни как друзья не разлей вода планировали какие-нибудь вылазки.
— Дэн, а давай махнем сегодня в Окленд, на бейсбол? — предложил за приготовлением омлета Натан.
— А волну гнать будем? — заправски осведомился сынишка.
— Ну а как же.
Дэнни звонко рассмеялся.
Мэгги в это время еще спала наверху.
Натан взъерошил сыну волосы и стал смотреть, как он ест. Глаза мальчика излучали невинность. «Кровинка моя, чудо чудное». О как он его любил. Черт бы побрал это повышение по службе: теперь от выходных до выходных ребенка предстоит видеть лишь урывками, уходя спозаранку, а возвращаясь, когда Дэнни уже спит; прокрадываться к нему в комнату на цыпочках, как вор, после очередного суматошного дня.
Джордан Парк представлял собой дремливый квартал под сенью пальм, похожих на перьевые метелки, — викторианские дома в окружении лужаек, зеленых и гладких, как бильярдные столы. Оазис для молодых профессионалов, не такой фешенебельный, как Пасифик-Хайтс. Впрочем, сегодня насчет фешенебельности можно было и поспорить. Если бы не Дэнни: он вдруг затребовал отправиться в Окленд подземным экспрессом.
— Поехали лучше на «бимере»
[6], Дэн? Опустим верх и двинем.
— Не, па. Я хочу на поезде, как ты. БАРТ, он же прямо под Заливом идет. Снизу.
— Да знаю, что снизу, — вздохнул Натан. — Ладно, давай.
Перед уходом Натан прилепил к холодильнику записку и с неохотой оставил в гараже свой «БМВ». Вместе с Дэнни они отправились на автовокзал, сели на автобус, затем на фуникулер до Эмбаркадеро, где эскалатор со скоростью похоронной процессии опустил их в подземку, петляющую по зоне Залива.
Услышав, как они ушли, Мэгги Беккер поднялась с постели, неспешно приняла душ, надела халат и заварила чайничек «Эрл Грей». Наслаждаясь одиночеством и спокойствием в доме, она уютно устроилась на диване в гостиной и приступила к чтению журнальной рубрики искусств. Спустя какое-то время она надела потертые джинсы, свободный свитер и поднялась наверх в свою студию — просторную яркую комнату с фанерным полом и окнами от пола до потолка с видом на внутренний дворик, где розарий и верхушки деревьев обрамляли вид на небольшой парк с искусственным прудом, по глади которого скользили лебеди. Это было святилище Мэгги.
Здесь она оплакивала выкидыш своего первого ребенка, утраченного из-за падения со стремянки (Мэгги тогда клеила обои в детской). Врачи сказали, что ее матка получила повреждение и отныне шансы успешного вынашивания ребенка не более трех к десяти. Предложили вариант усыновления. Несколько месяцев спустя Натан начал оставлять ей брошюры из агентств.
Мэгги выбрасывала их в мусорную корзину, отказываясь позволить жестокой, уродливой случайности лишить ее материнства.
Натан это понял.
И именно здесь, во время наблюдения за лебедями, молитвы Мэгги оказались услышаны. Она тогда носила под сердцем Дэнни и, прижав руки к животу, молила Бога о позволении оставить ей этого ребенка.
И Господь ей внял.
Их малютка, живой и здоровый, появился на свет посредством кесарева сечения. Наречен он был Дэниелом (по отцу Натана) и Рафаэлем (в честь итальянского художника, чье творчество Мэгги боготворила). Дэнни был ее светом, ее ангелом, ее надеждой. Рождение ребенка воскресило супружескую любовь, а в Мэгги еще и пробудило художественные устремления, увядшие было с потерей их первого ребенка. Здесь, на перестроенном чердаке, Мэгги создала ряд вдохновенных акварелей, снискавших спрос в арт-галерее ниже по полуострову.
Мэгги сняла парусину, укрывающую незаконченный пейзаж, выбрала нужные кисти; вдохнула пряный аромат красок, мешающийся с веющим в окно запахом свежескошенной травы.
Такого умиротворения в своей жизни она не испытывала давно.
Поезд подъехал к следующей станции. Разъехались автоматические створки дверей. Снаружи в вагон вместе с сутолокой выходящих и входящих ворвался сыроватый воздух. Звякнул сигнал, а вместе с ним механический голос: «Осторожно, двери закрываются!» Через пару секунд дверные створки сомкнулись. Поезд дернулся и поехал, набирая ход по мере углубления в туннель.
— А сколько еще остановок, па?
— М-гм, — отозвался Натан. Углубленный в газету, он не замечал наводнивших вагон новых пассажиров. Такова уж была его уютная привычка транзитного пассажира: не замечать ничего вокруг, забываясь в чтении прессы.
Дэнни поглядел на газету, за которой скрывалось отцово лицо. От скуки он стал пересчитывать пальцы у себя на ручонке. Вспомнив хот-дог, который папа дал ему на стадионе, он облизнулся: вот бы сейчас еще один. Дэнни зевнул, а потом поглядел через вагон на плакат Таниты Мари Доннер и, встав с места, подошел и стал его разглядывать.
— Я вон туда, па.
— Ага, — сказала газета.
Поезд на ходу колыхнуло. Дэнни накренился и выпрямился, попутно заметив, как блеснула и качнулась серебристая цепочка в ухе какого-то тинейджера на проходе. Покачиваясь в такт движению поезда, она ритмично взблескивала, как часы гипнотизера, подманивая Дэнни к себе. Он осмотрительно обступил вытянутые загорелые ноги подростка, занятого чтением журнала о мотоциклах; параллельно тинейджер потряхивал головой под какую-то музыку, шелестящую в наушниках-пуговках. Внезапно в сторону Дэнни устремилась доска для скейта.
Дэнни напрягся, но тут доску остановил потертый «рибок» какой-то девчонки в футболке не по росту. Дэнни двинулся дальше, не обращая внимания на пассажиров, пока не остановился перед тем тинейджером с цепочкой. Лицо паренька рдело сыпью наливных прыщей. Иссиня-черный ирокез был прихотливо взбит в корону из шести набриолиненных шипов — эдакий взрыв парикмахерской спеси. На ногах черные тупорылые ботинки, драные черные штаны, а над ними черная майка с черепом, скалящимся из черного клепаного кожана.
Дэнни указал на цепочку:
— Это что?
Тинейджер перестал нажевывать жвачку, приоткрыл рот и хихикнул, как от щекотки. То же самое проделала его подружка. Волосы у нее были лиловые, цепочка помельче, но в целом она была в таком же прикиде, вплоть до нажевывания жвачки. С парнем они держались за руки. Тот подался к Дэнни, повернулся к нему ухом и тряхнул цепочку.
— Это амулет, — осклабился он. — Чтобы в жизни перло. Тебе тоже надо такой завести.
Девчонка игриво ухватила своего дружка за пах и, сделав губы уточкой, спросила Дэнни:
— А вот это что?
Это называлось «пенус». Дэнни помнил, как мама его однажды вечером мыла в ванне, а он спросил, что это, и она ответила. Только потом он это слово забыл, а сейчас вот вспомнил.
— У тебя пенус чешется? — спросил он, на что эта парочка отреагировала скабрезным смехом и поднялась выходить.
Поезд замедлял ход. На Дэнни напирали сзади, чье-то колено едва не сшибло его с ног. Он очутился в непролазном лесу из людских ног. Механический голос гаркнул название станции. Дэнни пытался вернуться к отцу, но дорогу ему преградили скейтборд, магазинные пакеты, кожаный кейс, какой-то рюкзак. Людская масса наддавала, теснила все ближе к дверям. Дэнни пробил слепой страх, руки сжались в кулачки; он колотил ими по рукам и ногам, но пробиться не мог. Поезд остановился. С шипеньем разъехались двери. Толпа вынесла Дэнни наружу. Зовя отца, он запнулся и больно упал на холодный, грязный бетон платформы. Вокруг кишели люди, и он тонул в этой буче. Судорожная сутолока гетто гудела своим грозным ритмом. Плача и криков ребенка никто не слышал. В отчаянии Дэнни вскарабкался на ноги. К его ладошке прилип окурок. Мальчика метало от одного взрослого к другому. Он потерял ориентир, а единственной мыслью было попасть обратно в вагон. Там уже звякнул сигнал отправления.
«Скорее в поезд! В поезд, скорее!»
Дэнни вдруг ощутил, как его властно подхватывают две больших, сильных руки.
Заслышав сигнал, Натан опустил газету и повернулся к Дэнни. Его на месте не оказалось. Вот же бесенок… Он отбросил газету и принялся рыскать по вагону, разыскивая меж сиденьями сынишку. Какого черта? Куда он задевался? Не мог же он…
«Нет, нет!»
Сердце туго ударило в ребра. Натан побежал по вагону из конца в конец, расталкивая по дороге людей, заглядывая под каждое сиденье.
— Ты че, дядя?
— Ну вы даете…
— Мой сын, Дэнни… Я ищу моего мальчика, он…
Двери сомкнулись, и поезд дернуло вперед.
— Стойте! Погодите! — проговорил Натан, нелепо веля вагону остановиться.
Поезд с гудением набирал ход.
«Где мой сын?»
К горлу подкатила тошнота, спина взмокла от холодного пота. Через окно, на платформе, он увидел Дэнни в руках незнакомца, уже исчезающего в толпе.
В рывке к стоп-крану Натан сбил с ног пожилую женщину.
«Нет! О боже, нет!»
На отца Дэнни со стылой улыбкой взирала Танита Доннер.
2
На момент похищения Дэнни Беккера дежурная смена сидела в редакции «Сан-Франциско Стар».
Том Рид, автор криминальной рубрики, заканчивал короткий хит о семидесятидвухлетнем алкаше, которого пилкой для ногтей пришила пятидесятидвухлетняя шлюха. Дело было в одном из борделей Тендерлойна. Шлюха была не в духе и смотрела по ящику над барной стойкой бейсбол («Атлетикс» против «Янкиз»), а алкаш домогался, чтобы она в свой перерыв работала. Она же едва успела хлебнуть пива и начать обихаживать себе пилкой ногти. Алкаш, дав волю рукам, сунулся пальцами куда не следует, за что и истек кровью прямо за ее столиком. Половину матча никто этого не замечал. А алкаш, оказывается, в свое время участвовал в строительстве моста «Золотые ворота». Семидесятое убийство этого года. Итоги жизни покойного Рид подбил в двух убористых колонках, после чего ударом по клавишам пульнул материал Элу Буту — ассистенту, сидящему в редакторском отсеке.
Следующим движением Рид дохлебнул тепловатые остатки кофе. Пошел четвертый час смены. Так или иначе, а день надо продержаться. Голова снова гудит с бодуна. Потирая виски, Рид оглядел всякую дребедень, пришпиленную к стенке его закутка: полицейские номера, пожелтелая вырезка о его победе на национальном конкурсе криминальных репортажей (второй раз подряд, четыре года назад), а рядом фотографии: жена Энн и их девятилетний Зак, мечтающий стать репортером, как папа.
Такова была его жизнь или ее видимость. Источники Рида нынче общались с ним редко. Работа, за которую он удостоился награды, была позабыта. Энн вот уже скоро полгода как уехала к своей матери, взяв с собою Зака. Сама жизнь шла как будто под откос. Словно животное, грызущее на себе рану, которую не удается зализать, он возвратился к газетным вырезкам и истории, что покрыла его дурной славой. Дело Таниты Мари Доннер.
Рид со страниц «Стар» вел репортаж о ее похищении и убийстве, вплоть до последовавшего самоубийства, судебного процесса и приостановки дела. Прошел почти год с тех пор, как он в последний раз писал о малолетней жертве и о человеке, который, по его мнению, лишил ее жизни. Дело осталось нераскрыто, а газета, претерпев скандал и период растерянности, теперь довольствовалась лишь поверхностным освещением. Однако Рид все никак не мог с этим смириться. Не давали покоя заголовки, буквально въевшиеся в память:
«ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ ПОХИЩЕННОГО РЕБЕНКА»…
«ТАНИТУ НАХОДЯТ ШКОЛЬНИЦЫ»…
«ТАИНСТВЕННОЕ УБИЙСТВО: НАЙДУТСЯ ЛИ ЗАЦЕПКИ?»…
А вот и зернистые газетные снимки Франклина Уоллеса. Отсюда все начало идти наперекосяк и бумерангом ударило по нему. Да так жестко.
Он тогда примчался к дому Уоллеса и позвонил в дверь. Все это по следам самого крупного события в Сан-Франциско. Еще бы, ведь он разыскал убийцу Таниты.
Дверь открыл пухлячок с восковой бледности лицом; редеющие светлые волосы, тонкие усики. Среднего роста, на четвертом десятке.
— Франклин Уоллес? — осведомился с порога Рид.
— Да, а что? — Голос был c южным тягучим прононсом.
«Значит, след верный», — мелькнуло у Рида.
— Мистер Уоллес, я Том Рид. Репортер из «Сан-Франциско Стар».
— Репортер? — Уоллес заметно помрачнел.
— Вам известна Танита Доннер? Она жила недалеко, в нескольких домах отсюда.
— Да, Таниту я знал.
— Я так понимаю, ее водили в вашу воскресную школу?
— Несколько раз. Но вообще редко. А в чем, собственно, дело?
— Мистер Уоллес, можно мне войти? Есть кое-какие вопросы, достаточно важные, и мне хотелось бы вам их задать.
У Уоллеса по-птичьи дрогнуло веко — едва заметно, можно даже не уловить. Но Рид уловил.
— Какие вопросы?
— Я могу войти?
— Какие именно вопросы? Зачем все это?
Рука Уоллеса стиснула дверную притолоку. Рид чувствовал, что упускает его; другого шанса, скорей всего, не будет.
— Мистер Уоллес, у вас есть судимость за растление малолетних в Виргинии?
— Какая судимость?
— У меня есть тому подтверждение.
Уоллес сухо сглотнул, облизывая губы.
— Есть подтверждение?
— Да, оно у меня только что появилось. Но мне хотелось бы поговорить с вами о другой информации, которой я располагаю. Она весьма существенная.
— Что? Нет. Умоляю. Все это было так давно. Прошу вас, у меня семья, работа. Вы не должны ничего печатать. Я совершенно не понимаю, на что вы намекаете этим своим приходом и утверждениями.
— Мне сказали, что ваши отпечатки были найдены на вещах, связанных с убийством Таниты.
— Что? У меня это просто в голове не укладывается!
Последние признаки румянца на лице Уоллеса истаяли. Он был бледен как полотно, а его глаза раскрывали правду. Он был виновен. Виновен в чем-то. Рид это знал, чувствовал нутром. Он стоял лицом к лицу с детоубийцей.
Ведь так же?
В этот момент появилась дочка Уоллеса и прижалась к ноге отца, буровя непрошеного гостя хмурым взглядом маленькой заступницы. Ее подбородок был измазан вареньем, по виду напоминавшим кровь.
— К вашим домыслам я не имею никакого отношения! — выкрикнул Уоллес, захлопывая дверь.
Рид прочистил горло и продолжил листать подборку:
«УЧИТЕЛЬ ВОСКРЕСНОЙ ШКОЛЫ СОВЕРШАЕТ САМОУБИЙСТВО»…
«“ОН НЕВИНОВЕН”: В СМЕРТИ УЧИТЕЛЯ ВДОВА ОБВИНЯЕТ РЕПОРТЕРА»…
«ВДОВА СУДИТСЯ С “САН-ФРАНЦИСКО СТАР»…
«УБИЙЦА ТАНИТЫ “СКОРО БУДЕТ ПОЙМАН”, СООБЩАЕТ ПОЛИЦИЯ»…
Рид снял очки и уткнулся лицом в ладони.
На следующий день после похорон мужа Рона Уоллес созвала пресс-конференцию. Она происходила на том же самом крыльце, где Рид пытал вопросами Франклина Уоллеса за несколько минут перед тем, как тот заперся в спальне дочери и саданул себе в рот из обоих стволов дробовика.
— Мой муж был порядочным человеком и любящим отцом, — читала Рона Уоллес по заготовленной бумажке. — Он успешно прошел курс назначенных ему консультаций по проблемам, что случились у него более десяти лет назад, когда он находился в клинической депрессии из-за смерти матери. Сегодня полиция Сан-Франциско и ФБР сказали мне прямо в лицо, что мой муж был изначально проверен и негласно освобожден от всех возможных подозрений в смерти Таниты Мари Доннер. Эту маленькую девочку он знал и любил. — Она всхлипнула. — Его трагическую смерть я связываю с обвинениями, выдвинутыми в отвратительных, лживых репортажах «Сан-Франциско Стар», насчет чего я подала иск в судебные инстанции. Спасибо всем.
На вопросы Рона Уоллес отвечать не стала. Закончив свою речь, она спросила, есть ли среди присутствующих репортер Том Рид.
— Он здесь. — Рид поднял руку.
Камеры скрупулезно снимали, как она приближается, ища его в толпе красноватыми от слез глазами.
Добравшись, она с ходу влепила ему пощечину.
— Ты знаешь, кто ты, и вот тебе за содеянное, — сказала она и удалилась.
Рид стоял остолбенев.
На него, лишившегося дара речи, накинулись с вопросами репортеры. Банда телевизионщиков упивалась тем, как он получает по заслугам. Это подхватили и соцсети. Публичная критика со стороны полиции сделала его изгоем. В результате инцидента по всей стране огнем заискрили передовицы и колонки об этике прессы. Рид теперь не мог заснуть без выпивки; всю его жизнь наводнила предательская зыбкость. Он ссорился с Энн, орал на Зака. Однажды он чуть было его не ударил, стискивая ему руку, пока тот не завопил от ужаса.
— Просыпайся, Рид. Я тебе лекарство принесла.
Перед ним была поставлена кружка кофе, над которой вился ароматный парок, мешаясь с терпковатым ароматом парфюма.
Молли Уилсон, позвякивая браслетами, устроилась в смежном закутке.
— Что-нибудь животрепещущее, Томми?
— Пьянь, приколотая шлюхой, — отозвался Рид, отхлебывая кофе. — Мерси за кофеек.
Уилсон перешла сюда четыре года назад из небольшой техасской ежедневки. Женщина образованная, со степенью магистра по английской литературе. Дотошная копательница фактов, с хорошим даром слова. Брюнетка со стрижкой а-ля Клеопатра; идеальные зубы и неизменно хороший запах.
— Уилсон, зачем ты здесь? У тебя же сегодня выходной.
Она включила терминал, открыла ноутбук и заклацала по клавишам.
— Надо закончить материал для Ланы. Она перенесла мой дедлайн.
Рид хмыкнул.
— Спасибо, что поинтересовался, Том. Он о мужчинах, которые убивают, и женщинах, которые их любят. Ты, кстати, зря так упираешься. Не можешь оставить в покое ту историю с Доннер?
Рид ничего не ответил.
— Почему ты продолжаешь так себя мучить, Том?
— А что делать?
— Забыть. Выбрось эту историю из памяти. Полиция тебя спалила, потому что сама облажалась и оказалась беспомощной. Им нужен был козел отпущения. А Бенсон тебя отстранил, потому что ему тоже нужно было на ком отыграться. Все это длилось лишь неделю. Ни для кого не секрет, что он все взвалил на твои плечи. И было это год назад. Так что забудь об этом и двигайся дальше.
— Не могу.
Вспыхнул, а затем стих приглушенный стук сканеров в полицейском отделе газеты. Рид и Молли Уилсон через стекло ньюсрума поглядели на стажера, сидящего на мониторинге новостей.
— Том, это была не твоя вина.
— Но я рвался к ней на всех парах.
— Да. Но если б тот идиот из убойного объяснил, как на вещдоках оказались отпечатки Уоллеса, о чем ты его умолял, ты бы вовремя остановился. Ты же сам хотел больше времени на учителя воскресной школы, но Бенсон жаждал кульминации той истории. Все подхлестывали, давили. Правду, Том, мы уже никогда не узнаем.
Сочувственно на него поглядев, Молли Уилсон возобновила печатание. Рид, в свою очередь, вернулся к пролистыванию вырезок.
— Кстати, зачем ты возишься с этой подборкой про Доннер?
— Юбилей близится. Надо бы разродиться хотя бы очерком.
Молли страдальчески завела глаза:
— Нет, ты действительно чокнутый. Этот тряпка Бенсон не даст тебе ходу. Передадут заказ какой-нибудь штафирке из отдела хроники. Кроме того, мать Таниты, кажется, скрывается?
— Есть у меня одна мысль, но…
Сканеры застучали громче.
Они оба повернулись к укромному кабинету в дальнем углу редакции. «Застенок», как его здесь называли. Комнатка со стеклянными стенами и двадцатью четырьмя сканерами, мониторящими сотни аварийных частот в районе Залива. Название комнатки подкреплял немолчный шум. Более опытные слухачи умели удерживать громкость на минимуме, но при действительно масштабном происшествии звук возрастал.
— Что-то происходит, — заметила Уилсон.
На радио сидел Саймон Грин, летний стажер. Он встал с напряженным лицом, черкнул у себя в журнале и крикнул Элу:
— Похищение ребенка на БАРТе! Бальбоа-Парк! В метро стопорят поезда!
Бут в отсеке редакции поморщился. На смене никого, кроме Рида.
— Ты сейчас свободен?
Рид кивнул.
— Действуй. Уилсон, оставайся здесь, может, сорвешь сверхурочные.
Бросивший сэндвич фоторедактор на крике сообщил по рации фотографу, бороздящему просторы города, чтобы тот все бросал и рвал когти на станцию «Бальбоа-Парк».
Рид, на ходу натягивая куртку, схватил один из старовских мобильников.
— Молли, я на номере третьем. Держи меня в курсе.
— Бальбоа-Парк? Жесть.
Танита Мари Доннер была в свое время похищена из Восьмого жилого комплекса, где жила на пособии ее несовершеннолетняя мать. Как раз в Бальбоа-Парке.
3
Сын с отцом Сидовски разместились в «Колизее» вполне на приличных местах: тридцатый ряд от поля. Шел уже восьмой иннинг, на котором «Атлетикс» опережали «Янкиз» на семь очков, хотя игра шла вяло.
Сидовски-младший и изнервничался, и проголодался.
— Слышь, старик, — обратился он на польском, — пойду-ка я добуду съестного. Тебе чего-нибудь принести?
— Обязательно, — оживился отец, — попкорн.
Сидовски-младший похлопал отца по колену и отправился к прилавку. Идти на матч он не так уж и хотел, а билеты принял по настоянию шефа.
Сидовски-старшему, напротив, в «Колизее» нравилось, но сам он на этот культпоход напрашиваться б не стал, так как считал, что сыну не до него в силу занятости.
Стоя в очереди, Сидовски вспоминал былые времена. Когда «Атлетикс» играли с бостонскими «Ред сокс», он, бывало, ездил по мосту через Залив, чтобы лишний раз поклониться Карлу Майклу Ястржемски, трехкратному чемпиону Американской лиги. Свой третий титул Яз взял в эпоху, когда великие питчеры
[7] помножали на ноль бэттеров
[8] средней руки.
Вот это было упорство.
На дворе стоял шестьдесят восьмой год. Год, когда в Окленде утвердились «Атлетикс», а полиция Сан-Франциско заполучила в свои ряды Вацлава Сидовски.
Неужели это было так давно?
— Ты знаешь, Уолт: на пенсию можешь выйти, когда захочешь, — частенько напоминал ему шеф, лейтенант Лео Гонсалес.
Но Сидовски не мог. Во всяком случае, пока. Чем еще тогда заниматься?
Жена его, Баша, шесть лет назад умерла от Паркинсона. Девочки выросли и разъехались, у них теперь свои собственные дети. А у него остался Джон — старик отец, восемьдесят семь годков, догляд нужен. Старик еще тот. В Польше на ферме выращивал картофель, а еще цирюльничал: во время войны в трудовом лагере спасался от голода тем, что подстригал нацистских офицеров. И все крохи тащил в семью.
Сына Сидовски-старший учил, как слушать, как вчитываться в людей. Теперь старик уютно существовал сам по себе в Пасифике, ухаживая за своим огородиком и болея за «Атлетикс». К сыну он переезжать отказался, и тот теперь жил один в доме на Парксайд, где они с женой растили своих дочерей, а он теперь выращивал канареек.
— Сэр? С вас четыре доллара.
Сидовски, вынимая купюры, обнажил в улыбке два коронованных зуба. Девочка-подросток в ответ тоже улыбнулась. Осанистый, ростом метр девяносто и девяносто кило весом, смуглый с проседью брюнет Сидовски был по-прежнему мужчиной видным. И пускай хот-дог вызовет непременную изжогу, ну так что с того? По его просьбе юная продавщица дополнительно сдобрила хот-дог кетчупом, горчицей и лучком. В конце концов, коп он или кто? И чем ему заниматься после выхода в отставку? Инспектор отдела убийств — это вам не жук чихнул. В этом вся его жизнь. Для одних он был красой и гордостью городской полиции, для других «спесивым поляком». И пускай ему по должности вменялось обламывать норов новичкам-детективам, за ним значился и самый высокий показатель раскрываемости. Старые волки рассказывали новичкам, что инспектор Сидовски так знает убийц потому, что сам из их числа.
Как-то в конце войны — сколько ему тогда было? лет восемь-девять? — их семья батрачила на ферме в юго-восточной Германии. И случилось так, что он наткнулся на пьяного немецкого ефрейтора, который за хлевом насиловал его двенадцатилетнюю сестру. Сидовски тогда выхватил у немца из кобуры «люгер» и приставил ему к потному виску: «На колени, мразь! Молись о пощаде!» Тот подчинился, а Сидовски нажал курок, и арийские мозги брызнули по всему хлеву.
Но то было в другой жизни. Сидовски стер о ней память; во всяком случае, он так считал.
Но каким-то образом ярость, которая ожгла его тогда, ярость, которую, как он полагал, он никогда больше не испытает, вернулась, воскресла, когда ему дали дело той двухлетней девочки. Худшей частью работы всегда было убийство детей. Глядеть на их неподвижные тельца, зная, что у них не было никаких шансов, что этот мир подставил их и отрекся, он с болью чувствовал, что его долг — отомстить за их смерть.
Да, это было мучение — видеть все это, держать в памяти, но, возвращаясь с саднящим сердцем домой, целовать свою Башу, девочек и говорить им, что день прошел как обычно.
На протяжении лет ему удавалось отстраняться от своих дел настолько, чтобы безболезненно выполнять свою работу. Победа была в основном на его стороне, хотя случались и поражения, с которыми приходилось смиряться. Иного не оставалось.
Стопроцентного успеха не бывает, и не все дела заканчиваются выигрышем. Но похищение и убийство Таниты Доннер было делом совсем иного рода.
Это было с год назад. Сидовски был старшим оперативником и не мог его закрыть. В какой-то момент он почувствовал, что близок. А теперь у него ничего не осталось. Эта штука отказалась быть раскрытой и съела его с потрохами. Лео предложил взглянуть на вещи свежим взглядом и пока сосредоточиться на других делах. Все как-то размылось, затухло. Делу Доннер Сидовски отдал частицу своей души. Разве он мог забыть об этом ребенке хотя бы на секунду?
Шел дождь, когда он в сопровождении молодого детектива прибыл в парк «Золотые ворота» и заглянул в тот мешок. Помнился знакомый дурной запах, мухи и черви, землисто-серая кожа, шрам на тонкой шейке — а также как ее глаза, ее прекрасные глазки, открытые и словно окаменелые, незряче смотрели на него. Вглубь него. Что-то внутри его сломалось, заклубилось темнотой, сжав болью сердце в тот момент, как он поднял ее и прижал к груди на виду у всех копов, репортеров и сбившихся в кучу зевак.
C делом Таниты Сидовски пересек эмоциональный барьер. Сначала в морге, увидев трупик девочки размером с куклу, затем когда возил на опознание ее сидящую на пособии, совсем еще девчонку мать. С ней был дед Таниты из их квартиры на Бальбоа. Как он поймал мать, после того как та при виде своего ребенка упала в обморок, а дед застонал, закрыв лицо руками. Он тогда умирал от рака и уже не мог ходить. Помнилось, как его убогая инвалидная коляска держалась на платяных плечиках; как мать, выронив из рук смятый снимок Таниты, заголосила навзрыд, а Сидовски был вынужден отвернуться и смотреть в потолок.
Он знал, что то дело не отпустит его никогда, что он сам от него не отступится. На похоронах Таниты он коснулся ее гроба, безмолвно поклявшись найти убийцу.
— Вот, пап, держи.
Сидовски передал старику пакет с попкорном, а сам пару раз куснул свой хот-дог, пытаясь вернуться к игре. Но концентрация была потеряна.
Поначалу дело Доннер шло ходко. Департамент дал ему «зеленый коридор», а ФБР для подкрепления назначило на него пару своих сотрудников. Старшим агентом был Мерл Раст, молчаливый федерал с двадцатилетним стажем и трехдюймовым шрамом на подбородке от пули, чиркнувшей его при перестрелке с «Орденом»
[9] под Сиэтлом в 1984 году.
Раст с одинаковой симпатией воспринимал жевание табака и своего молодого напарника, спецагента Лонни Дитмайра, по виду точь-в-точь персонажа из «Полицейской академии» (сияющая американская улыбка и убежденность, что в муниципальной полиции сплошь засранцы).
Несмотря на неизбежные трения, все работали с самоотдачей, не жалея время и силы. С детскими убийствами всегда так. Задержали подозреваемых, Куантико
[10] выдал профиль. Они высветили информацию на большом экране парка подсвечников и предложили награду. Прошли недели, затем месяцы, и два телевизионных криминальных шоу показали это дело. Комиссия возбудила дело об аресте. Плакаты проросли в районе Залива. Но они сидели на корточках до тех пор, пока что-то не сломалось. Куантико оперативно выставил профиль. Информация высвечивалась на фоне Кэндлстик-парка, там же предлагалась и награда. Шли недели, месяцы; два раза дело показывалось в криминальном телешоу. У комиссии наготове были ордера на арест. Район Залива наводнили постеры и флаеры. Но дальнейший ход дела застопорился, а там и вовсе что-то надломилось.
Один заштатный коп, ища на детской площадке в Долорес-парке нычки с наркотой, вдруг отыскал подгузник Таниты, а еще потрепанные погодой полароидные снимки двух мужчин, держащих девочку. Все это было припрятано в мешке среди кустов. Профиль правдиво указывал на двух человек, причастных к похищению и убийству ребенка. Одним из изображенных был Франклин Уоллес, учитель воскресной школы, живший недалеко от дома, где проживала Танита. Отпечатки на подгузнике совпадали с его. Их проверили и обнаружили, что десять лет назад в Виргинии Уоллес был осужден за растление малолетних девочек. Второй подозреваемый — татуированный мужчина — на снимках был в маске.
Прорыв был засекречен, вещдоки вернули в кусты и собирались повторно обследовать то место вместе с ФБР. В это время к Сидовски прозвонился Том Рид из «Стар» — репортер, которого Сидовски знал и уважал. У Рида в том деле тоже намечался прорыв, и он хотел присовокупить ту информацию к своему репортажу. Сидовски обругал себя за наметившуюся опасную утечку, которая, не исключено, ставит под угрозу все расследование.
— Что тебе известно, Рид?
— Франклин Уоллес — твой подопечный. Его отпечатки найдены на подгузнике, и у тебя есть его фото с той девчушкой. Он учитель воскресной школы, имеет судимость, и тоже по малолетним. Плутишка из Виргинии. Верно я говорю?
Рид действительно был в материале. Приходилось держать ухо востро.
— Откуда ты все это взял?
— В трубу крикнули сегодня утром.
— И кто же?
— Серьезно, Уолт: ты же знаешь, я никогда не раскрываю источника.
Сидовски отреагировал молчанием.
Рид быстро все обдумал и, понизив голос, спросил:
— Уолт, если моя информация как-то тебе сгодится, могу я ее отразить в своем журналистском материале?
— Сделка не срастается.
Рид издал тягостный вздох. Сидовски слышал постукиванье ручки о стол, слышал, как Рид раздумывает.
— Кто именно звонил, я не знаю. Это был мужчина. Все длилось с полминуты. Должно быть, кого-то достали шараханья комиссии. Скорей всего, кто-нибудь из копов.
— У тебя это на диктофоне?
— Нет, все произошло слишком быстро. Так я на верном пути, Уолт?
— Без комментариев. И на твоем месте я бы пока держал язык за зубами.
— Да брось ты.
— А этого разговора у нас с тобой не было.
В молчании Рида было что-то торжествующее.
— Я принимаю это как подтверждение моим догадкам.
— Как тебе угодно. Но я с тобой ни о чем не разговаривал.
Утечка привела к взрыву в окружной прокуратуре и на авеню «Золотых ворот». Рид позвонил в офис окружного прокурора, стремясь получить официальное подтверждение своей версии. У него ничего не вышло.
Официального допроса Уоллеса еще не было. Тем не менее Рид наседал, требуя действий. Раст, Дитмайр и помощник прокурора Рич Лонг обсудили с судейскими возможные плюсы от ареста Уоллеса еще до выдвижения обвинений против него или его загадочного партнера. Сидовски хотел, чтобы Уоллеса схватили сразу. Агенты же считали, что наблюдение за Уоллесом может вывести их к его подельнику. И можно ли воспрепятствовать публикации Рида?
— А что еще важнее, — напрямую заявил Дитмайр, глядя на Сидовски, — сколько еще журналюг об этом догадываются?
Оскорбленный намеком, что он мог стать причиной утечки, Сидовски, скрипнув стулом, встал, готовясь дать отпор своему обвинителю.
— Успокойся, Уолт, — бдительно сказал Раст.
В эту секунду им пришло сообщение о смерти Уоллеса. Сразу после расспросов Рида о Таните Доннер и его судимости в Виргинии он пальнул себе в голову. Но перед этим успел накорябать записку о своей невиновности. А в его доме не нашлось ничего, что связывало бы его с убийством девочки.
Лонг, сломав напополам карандаш, захлопнул свой кейс и вышел, а следом за ним ушли Раст и Дитмайр, не забыв обругать Сидовски.
На следующий день статья Рида, в которой он указывал Уоллеса как главного подозреваемого в убийстве Таниты, вышла передовицей в «Сан-Франциско Стар».
Хорошо, что Рид не знал хотя бы о втором подозреваемом. О неизвестном с татуировками. Прокурор и федералы решили, что дело можно спасти, если они помножат статью Рида на ноль, сказав, что Уоллес подозреваемым никогда и не был; что его проверяли, потому что он знал жертву, а также из-за его былой судимости. По их словам, все это было рутинной процедурой, а сам он давно был вне подозрений. «Стар»-де снова отличилась фейком. Этот подловатый прием был Сидовски против души, но в запасе оставался единственно он.
Но это не имело значения. Расследование провалилось. А потом стало и того хуже: вдова Уоллеса подала на газету в суд, а затем во время пресс-конференции отвесила Риду оплеуху прямо перед камерой. Рида понизили в должности или что-то в этом роде. Сидовски полдесятка раз пытал его о деталях того звонка, ну а затем они утратили связь.
В конце концов, количество тел по делу сократилось. Встречи с Растом и Дитмайром сошли у Сидовски на нет. Они оставили его в покое. После самоубийства Уоллеса он кропотливо восстанавливал фрагменты дела. В чем ему никто не завидовал.
Хотя понимание было.
После самых мрачных дней он возвращался домой и сидел в своем вольере, слушая птиц и размышляя.
Что он делал не так? Где ошибался? В любое время суток он приходил в отдел, работал за компьютером, перечитывал файлы и выезжал на встречи и разговоры. Но щелчка в мозгу не происходило.
Таков был его год после убийства Таниты Мари Доннер; год, когда выходные у него можно было по пальцам перечесть. А вот сегодня он выходной как раз взял. И сидел, к своему удовольствию, со своим стариком в «Колизее» на матче. На несколько часов он пытался дать своим мыслям отдых.
Жуя хот-дог, он подумывал, не сходить ли еще за одним.
«Бип! Бип! Бип! Бип!»
Он отключил пейджер, прошел к телефону и позвонил дежурной бригаде в отдел.
— Убойный, Джексон, — послышалось в трубке.
— Это Сидовски.
— Уолт! Только что похищен мальчик. Незнакомым мужчиной.
— Тело найдено?
— Нет.