Юрий Никитин
ЯРОСТЬ
ЧАСТЬ I
Глава 1
На экране бородатые копны тягуче и мощно гудели, помахивали золотыми кадилами. По комнатке потек приторный запах ладана. На втором канале – тоже попы, только передача из другого собора. На третьем толстомордый сытый диктор, любуясь своим голосом, жирно и пространно делился своими замечательными рассуждениями на тему, что может сделать Кречет, так стремительно прорвавшийся к креслу президента.
Наконец отыскался канал с дохленьким концертом. Полуголые девицы старательно танцевали, выкрикивали что-то вроде детской считалки. Пришлось приглушить звук, так все женщины лучше, врубил пентюль и сказал себе твердо, что сегодня точно пройду седьмой уровень. Держитесь, люди! Я, Виктор Александрович Никольский, стою во главе бедных и оболганных орков, веду их войска, постепенно наращивая мощь, апгрэйдивая, захватывая ресурсы!
Хрюка соскочила с кресла, в два быстрых прыжка оказалась у двери. По тому, как она в полном восторге не просто махала обрубком хвоста, а неистово виляла всем задом, я уже понял, кто выходит из лифта.
В дверь позвонили быстро, требовательно. Едва я открыл, на пороге сшиблись Хрюка с таким же по весу существом. Обе визжали и обнимались, Хрюка прижала Дашеньку, мою внучку, к стене, пыталась вылизать ей лицо, прочистить уши и заодно сорвать красивую заколку в детских волосенках.
– Довольно, Хрюка, довольно, – сказал я, – Дашенька, что-то стряслось? Чтоб ты из школы заглянула к деду, хотя это по дороге...
Дашенька, не снимая ранца, помчалась в комнату:
– Марья Пална велела выучить за каникулы по стихотворению! Что-нибудь из классики...
– Ну-ну, – подбодрил я. – Хорошо... Только кого теперь считают классиком?
– Тебе виднее, дедушка.
– Лучше у мамы спроси. Она последние новости смотрит.
– А мама говорит, что у нас только интересные книги! А классика осталась у тебя.
Хорошие у меня дети. Замуж выходить или работу менять – не спрашивают. А какого цвета блузку надеть – спросит обязательно. Уважение, значит, старшему поколению.
– Выучи «Скифы», – посоветовал я.
– А это о чем?
– О продвижении НАТО к нашим границам... Запад молча объявил нам войну, а Блок уговаривал их опомниться, иначе...
– Что иначе, дедушка?
– Прочти, узнаешь.
Я слышал, как в другой комнате шебаршилось на книжных полках, бурчало, попискивало – у меня классики немного, да и то не словотреп, а фундаментальные труды по истории человечества, – потом донесся ясный чистый голосок:
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы,
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас – века, для нас – единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавля наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот – срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет – не будет следа
От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим все – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно все – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним все – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Я пытался сосредоточиться, чертовы люди перешли в контрнаступление, ввели в бой тяжелую конницу и отряд колдунов, но чистый детский голосок, старательно выговаривающий слова, вторгался в сознание:
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем – братья!
А если нет, – нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века – вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европой пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы – отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз – опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Краем глаза, не отрываясь от экрана, где шел кровавый бой, я видел, как она появилась на пороге комнаты с книжкой в руках. Хрюка прыгала ей на плечи, уже растрепала волосы. Если учесть, что Хрюка – боксер, толстая и очень живая, то Дашенька у меня растет крепенькой, если еще держится на ногах.
– Нас тьмы и тьмы, – повторила она с недоумением, – а что это?
– Тьма, – ответил я, – это сотни миллионов. Так, вроде бы, по древнерусскому счету. Сколько точно, посмотри словарь.
– А разве нас сотни миллионов?
– Блок считал нас вместе с арабами и прочими восточниками. Потому для нас всего час, что для них века. Восток насчитывает десяток тысяч лет цивилизации, а Запад – несколько сот лет.
– А мы?
– Ну, это смотря с кем нас считать.
– А-а-а-а... А что это за провал Лиссабона и Мессины?.. Пестумы?
– Лапушка, дед не все помнит на свете. Наверное, когда арабы захватили Испанию, Португалию, половину Франции... Там города и сейчас такие, что хоть в арабский Халифат переноси. А Пестумы – это греческая колония, мы ее разгромили, когда были арабами...
– Мы были арабами?
– Кем бы только не были... Сейчас вот, орками...
– Понятно... а вот, «любим все, и жар холодных чисел»... как это?... И вот непонятно, что за парижских улиц ад?
Мои орки смяли эту тупую сытую конницу, колдунов разогнал мой дракончик. Я выслал вперед конницу, следом расположил лучников, а катапульты поставил сзади.
– Достоевский сказал, что широк русский человек, широк!.. И добавил: я бы – сузил. Вот и Блок о нашей широте... Все любим, все понимаем, все едим, все творим... Когда наши казаки вошли во Францию за отступающим Наполеоном, там был ад не только в Париже... С тех пор весь Запад трясет при слове «казаки»... Те же казаки не раз бывали и в Германии. С Суворовым брали Берлин... Помню песню: едут-едут по Берлину наши казаки! Сожгли, видать, Кельн, потому и дымные громады. «Пока томишься мукой сладкой»... Ну, это наркоманы. Весь западный мир в наркоте... «Больное позднее потомство»? Тоже наркоманы, всякие больные, извращенцы... ну, тебе рано знать подробности, всякие там мутанты, любители кошек... Или великий Блок прозорливо полагал, что шарахнем по зажравшемуся Западу атомной бомбой, а от радиации ясно, какое потомство... Когда доведут до той стадии, как сейчас со своим НАТО, то оправдано любое оружие! «Идите на Урал»? Понятно, НАТО не то, что до Урала, до Владивостока дойдет, если не перебить ему лапы. А еще лучше – хребет.
Она кивнула, сунула книжку в ранец, я был слишком занят наступлением, чтобы ревниво проследить, сняла ли супер, чмокнула в щеку, еще охотнее чмокнула Хрюку, умчалась, только маленький смерч остался кружиться по комнате.
А я весь уже был там, на бранном поле, пытаясь перейти узкий брод на сторону противника. Машинное ай-кью со времен первых «Warcraft»ов повысилось, выигрывалось все труднее. Орки в космосе поумнее своих деревенских собратьев, я трижды начинал чертов седьмой, и вот, похоже, отыскал путь...
Конечно, игры, вроде бы, дело детское, так говорят, а тут уже седина посеребрила не только голову, но и щетину на подбородке, но я играл, играл с удовольствием, а кто скажет, что я дебил, пошлю на три буквы, ибо еще помню кое-что из лексикона грузчиков, поработал в молодости, а два десятка трудов по футурологии и звание доктора наук ничуть не помешают послать без всякого стеснения.
* * *
Телефон зазвонил в самый неподходящий момент. После третьего звонка приятный женский голос сообщил, что телефон звонившего «не определен». Ну и черт с тобой, сказал я мысленно. В России почему-то не принято называться, как делается во всем мире, эту функцию хоть в какой-то мере начал выполнять определитель, громко и ясно называя телефон, но определитель не срабатывает, когда звонят из автомата, или когда на том конце провода ставят антиопределитель.
Телефон звонил, звонил, звонил, словно на том конце провода наглец видел меня, видел, чем занимаюсь, и считал себя вправе оторвать от никчемного, по его убогому умишку, занятия.
Сердясь, я сорвал трубку, даже не приглушив звук:
– Алло!
Из мембраны тотчас же донесся приятный женский голос, чистый и доброжелательный, я сразу увидел на том конце провода милую женщину с добрым лицом и усталыми глазами:
– Виктор Александрович, это Марина, секретарь президента... Не кладите трубку, переключаю...
В мембране щелкнуло, после паузы донесся довольный смешок, сильный, уверенный. Мне почудилось, что узнаю этот голос, не похожий ни на один голос в мире.
– Виктор Александрович?
– Я, – ответил я с явным недовольством. Войско людей перешло в наступление, лупило моих бедных орков, из динамика рвались горестные крики погибающих тварей. – Что угодно?
Я не люблю это неосознанное полухамство, когда звонят, не называясь. Правда, девушка назвалась, но...
– Виктор Александрович, – сказал собеседник, словно угадавший мысли, – это Кречет вас решился побеспокоить в столь ответственный момент. Судя по воплям из вашего компьютера, эти тупые твари никак не желают выполнять ваш стратегический замысел?
Я сглотнул вертевшееся на языке ругательство, пробормотал:
– Думаю, господин... э-э... президент, вам это знакомо тоже.
– Знакомо, – согласились на том конце провода. – Но больше с людьми. А вы, как я понимаю, на стороне зеленых уродов?
Мысли метались настолько хаотичные, что я едва попал курсором мышки на паузу. Крики страдания сразу заменились ровной боевой музыкой. Приглушил звук, совсем выключить – показать, что потрясен этим звонком, хотя, если честно, тряхнуло в самом деле. Позвонил Кречет, вчера победивший на выборах, сбывшийся кошмар – генерал в кресте президента страны!
– Виктор Александрович, – ворвался в стадо моих мыслей голос, привыкший отдавать команды, и я сразу ощетинился, – у меня к вам несколько необычное предложение.
– Слушаю, – обронил я.
– Только отнеситесь к нему серьезно.
– Я вообще-то человек серьезный.
– Нам надо бы повидаться.
Один орк застыл с поднятым над головой топором, два других зеленых уродца замерли в отчаянной схватке с напавшим на них озверевшим рыцарем на черном, как ночь, коне.
– Как я понимаю, – сказал я, сам дивясь своей сдержанности и самообладанию, – когда президент говорит, что надо повидаться, то я должен бросить свои дела... что они в сравнении?.. и мчаться, роняя штаны и повизгивая от счастья?.. Да еще такой президент!
– Я вам не нравлюсь, – послышался в трубке понимающий рокочущий басок, который я ненавидел до поросячьего визга. – Впрочем, вы – интеллигент чистейшей воды, а я – боевой генерал. Но мне тоже сейчас нельзя покидать Кремль. Давайте так. За вами подъедет машина в указанное вами время. Доставят... ну, не в мой кабинет, если так уж против, да и мне не нравится эта царская роскошь, но можем встретиться в гостиной, где развешаны картины... как его, ну, очень известного русского художника с очень нерусской фамилией.
Играет в унтера, отметил я. Дразнит. Уж картины, что висят в ныне твоем кабинете, ты знаешь...
– ... и отвезет вас обратно, – продолжал Кречет, – как только вам наскучит общаться со мной. Но я просил бы не торопиться с ответом. Я же чувствую, как вас подмывает послать меня... скажем, в казарму, где мне и место, а самому наслаждаться сражением. Кстати, вы ж интеллектуал, играли бы в мирные квесты, литературные ролики. А у вас, как слышно по воплям, уже и драконы? Уровень не ниже шестого! Чтобы добраться, надо иметь стратегическое мышление.
Я ответил:
– Ладно, присылайте свой «черный ворон».
Ляпнул скорее от растерянности, инстинктивного желания не терять остатки независимости, но Кречет просто поинтересовался:
– А с вашими орками?
– Я уже засэйвился, – ответил я.
Даже не запомнил, с какой строчки надо будет грузиться, руки вздрагивали, а в голове метались смятенные мысли. Всемогущий Кречет, солдафон и грубиян, пришествия которого так страшилась вся интеллигенция, и который победил на выборах благодаря голосам простого народа. Он говорил с ними на их языке, обещал карать и вешать... Ну, пусть, не совсем вешать, но в нем узрели твердую руку, что враз покончит с коррупцией, сотрет в порошок мафию, начнет расстреливать бандитов без суда. И вот такой человек, которого я боюсь и заранее ненавижу, хочет поговорить?
Сам ли он играет в «Starcraft-2», или же ему положили досье на меня, футуролога, известного только в узких кругах? Скорее всего, играет. Досье не позволит определить, на каком я уровне. А этот солдафон сразу сказал, где появляются драконы... Ну, да Кречету играть проще, все-таки военно-стратегическая геймина, а вот я, футуролог...
Вздрогнул от толчка: Хрюка, ощутив мое смятение, лезла на колени. Иногда я беру на руки этого сорокакилограммового кабана, она бесстыдно пытается умоститься на этом крохотном пятачке, путая себя с болонкой, но сейчас я проговорил смятенно:
– Погоди, Хрюка, погоди...
Черт... я силен и уверен, всяк это видит и всяк скажет. Все люди с возрастом обретают эту уверенность в своих силах, независимость. Не только показную, но и настоящую, ибо невозможно прожить даже до сорока с чувством неуверенности, неполноценности, ущербности. Такой человек попросту умрет от нервных болезней. То бишь, язвы желудка, инфаркта, инсульта... словом, как известно, все болезни, кроме одной, от нервов.
Но кто признается, что эта уверенность обретается за счет суждения своего мирка? Человек в возрасте уже не сует голову туда, где могут по ней настучать... не обязательно настучат, но только могут стукнуть! Он не бродит по дороге, где два года назад вступил в лужу, не заговаривает на улице с теми людьми, которые похожи на когда-то ответивших грубо, вообще старается ограничиться уже привычным миром, мирком, где гарантированный комфорт, уютик, он не заводит новых знакомых...
Да, я полон сил, так мне кажется, но я предпочитаю общаться с орками из «Starcraft»а, а не вылезать из надежного панциря на свежий воздух с его сквозняками, ветром, дождем, градом...
Глава 2
Когда позвонили, я даже не заглянул в глазок. Преступность преступностью, но привычки той, советской, жизни берут верх. Хрюка отпихивала, рвалась выскочить первой. Я не стал противиться, при всей ее мощи, народ не пугается, морда веселая и добрая, а кто и мог бы испугаться, не успевает: она бросается на шею, обнимается, лизнет, помашет обрубком хвоста, и каждый с радостным изумлением видит, что этот страшный крокодил на самом деле вовсе не крокодил, а что-то вроде очень крупного зайчика.
На площадке смирно стоял немолодой человек в мешковатом костюме. Взгляд был усталым. Он напоминал боксера-профессионала в тяжелом весе, который после матча не может попасть в свою квартиру. Хрюка прыгала ему на грудь, виляя задом в восторге, гостей обожает, а человек спросил негромко:
– Виктор Александрович?
– Да.
– С вами говорил мой шеф. Вы еще не передумали?
Я спросил вызывающе:
– А что, могу отказаться?
Мужчина взглянул укоризненно:
– Можете сказать, что ваши планы изменились. Никаких обид, никаких вопросов.
– Да ладно, – сказал я, чувствуя неловкость, что ни за что ни про что обидел человека. – Это я так. Поехали?
– Да, пожалуй. Только позвольте заметить, что же вы так сразу открываете? Столько ворья развелось! Да и сама дверь из жеваной бумаги, пальцем проткнешь. И в пазах не держится, подросток выбьет плечом.
– Да, теперь еще те подростки, – согласился я. – Но кому нужна моя квартира?
– Не скажите, – заметил шофер серьезно. В его голосе появились новые нотки. – Теперь окажется на примете. Сотни голов начнет сушить мозги над загадкой, зачем это понадобился ее жилец новому президенту.
Хрюка пыталась выскользнуть со мной, гулять обожает, но я велел строго:
– Дома! Охраняй!
Мужчина смолчал, но такую усмешку я умею видеть и спиной. Что-то он не больно верил, что моя Хрюка будет охранять квартиру.
Возле лифта личный шофер президента вежливо остановился, давая мне возможность самому нажать кнопку вызова. Всячески подчеркивал, что хозяин я, а он только шофер. Правда, возможно это касается только лифта.
Кабина долго скрежетала, звякала, наконец тяжело громыхнуло, захрюкало, дверь нехотя начала отворяться. Провожатый пропустил меня, вошел, как показалось, с некоторой опаской. Опасается, понял я, что взорвется все, что навешано под одежкой. Такие костюмы, как пишут в романах, легко скрывают не только бронежилеты, но и целые арсеналы.
Консьержка проводила нас любопытным взглядом. Возле крыльца под табличкой «Парковка запрещена» стояло с десяток автомобилей, в сумерках я не разбирался, но вот эта называется бээмвэ и принадлежит соседу этажом выше, а это мерс, хозяин живет на самом верху... Среди роскошных иномарок черная волга выделялась скромной незатейливостью.
Провожатый открыл дверцу, дождался пока я сяду, быстро перешел на ту сторону и сел за руль.
– Меня зовут Михаилом Антоновичем, – представился он с чисто русской неспешностью, когда называют свои имена после долгих разговоров, а то и при второй-третьей встрече. – Фамилия Мирошник. Мельник, если перевести на русский язык. Я шофер, просто шофер, так что на мою отлучку могли не обратить внимание. Но это вряд ли.
– Мне чего-то надо опасаться?
– Вряд ли, – отмахнулся Мирошник. – Пройдет по статье встречи с интеллигенцией. Мол, солдафон безуспешно пытается наладить отношения с интелями. А это не с промышленниками или банкирами! Силы и власти у вас нет, как и не было, так что сочтут, что генерал напрасно тратит бесценное время.
Я поинтересовался ядовито:
– А как вы думаете?
– Я что, я просто шофер.
– Не прибедняйтесь. Личный шофер знает больше, чем члены правительства.
Мирошник улыбнулся одними глазами. Было видно, что похвала ему приятно, но заметно и то, что на лесть не купится, такие шоферы проходят проверку, тесты и обработку похлеще космонавтской.
* * *
Я старался ощутить себя в машине президента, но не удалось, потому что и салон самый обыкновенный, и шофер просто шофер, и ведет осторожно, не пытается обгонять, не включает свои президентские мигалки.
– Дорого это обошлось?
– Что?
– Ну, обыкновенность.
Мирошник, похоже, понял.
– Таких подробностей не знаю. Но салон, естественно, не прошить ни из автомата, ни из гранатомета. Стекла, понятно, бронебойные тоже. Есть скрытые двигатели форсажа, есть подфарные пулеметы, тоже не простые. Танк сметут. Я думаю, что оружейникам просто хотелось блеснуть, к тому же премия... На самом же деле только лишняя морока управлять этим крейсером. Попробуй развернуть с легкостью обычной волги!
– Теперь везде применяют сервомоторы, – заметил я.
– Эта штука тоже... компьютеризирована, – он с трудом выговорил длинное слово, – черт, язык сломаешь!.. Запускается как ключом, так и голосом, останавливается тоже. Вообще, все команды можно рычагами, а можно и с голоса...
Он неожиданно хихикнул.
– Что-то смешное? – спросил я вежливо.
– Да так, – он вяло качнул головой. – Был тут случай с первой моделью...
– Расскажите, – попросил я.
Он покосился на меня коричневым, как у коня, глазом, заколебался. Видно было, что и хочется рассказать, явно случай хорош, но и как-то неловко...
– Не могу, – сказал наконец со вздохом. – Мы ж народ простой, а вы – футуролог!
– Я работал пять лет в литейном цехе, – сообщил я. – Потом три года портовым грузчиком. Правда, в молодости, но тех друзей не забыл.
Он явно обрадовался:
– Правда? Никогда бы не подумал. Я думал, что ученые так и рождаются бородатыми и с очками на носу. Ну тогда слушайте... Первую машину для президента делали как надо, обкатывали сам конструктор и программист, неделя шла за неделей, все работало без сучка и задоринки. Чтобы управлять голосом, зажигание было поставлено на кодовое слово «... твою мать», а чтобы затормозить, надо было сказать... гм... другое нехорошее слово. Понятно, потом бы все заменили, а пока ребята развлекались, там молодые, талантливые, веселые... Все шло нормально, но вот однажды начальник охраны прибегает: ребята, дайте срочно вашу машину! Наши все на заданиях, а мне тут позарез смотаться в одно место, а мотор здесь, как я слышал, усиленный! Ну, вытолкал обоих в шею, сел за руль, дал газ, а машина ни с места. Он ее так и эдак, но она как вкопанная. Совсем измучившись, начал было вылезать, сказав со злостью: «Что за машина, мать ее...»... и тут она как рванет! Как понесла! Он обалдел, едва успевал руль крутить. Обрадовался, машина идет легко, как сокол над озером. Довольный гнал-гнал, вот уже и его дом, нажал на тормоза, а машина прет и прет... Он в панике начал крутить баранку, жмет и на ручник, и на ножной, а машина все равно несется как пьяный лось... Он едва успевал крутить руль, уже на красный свет проскакивал, поседел весь, уже и за город выехал...
– Ну-ну, – поторопил я заинтересованно, ибо Мирошник замолчал, озабоченно объезжая группу подозрительных машин.
– А дальше еще страшнее, – продолжил Мирошник, когда отъехали на благополучное расстояние. – Несется как пуля, а далеко впереди вдруг дорога обрывается! Жуткий карьер, только слышно, как на дне экскаваторы скребут дно. Он снова на все педали, но машина хоть бы хны, мчится прямо к пропасти!.. Он побелел, закусил губу, сказал обреченно: «Хана мне». Правда, он сказал другое слово, покрепче...
– Это эвфемизм, – заверил я, – я уже понял, что за слово.
Он посмотрел недоверчиво, может быть пять лет в литейном и три года грузчика малый стаж, чтобы знать такие слова, забыл совсем, что теперь ими пересыпают речь в детских садах.
– Да?.. Гм... Машина была уже на краю обрыва, но вдруг замерла как вкопанная! Тормоза схватили намертво, как приклеилась на полном ходу. Начальник охраны глаза выпучил. Долго сидел, еще не веря в счастье. Потом вытер пот со лба, сказал повеселевшим голосом: \"А я уж думал, что мне совсем уж....
– Что? – переспросил я. – Сказал это кодовое слово?
– Как видите, – ответил Мирошник серьезно. – Эта машина – уже второй вариант. Здесь тоже можно не только рулем да педалями, но и голосом: ну там, прямо, влево, вправо, тормоз, форсаж, цель впереди, пулемет...
– Даже такие слушает? – удивился я. – Ничего себе машина.
– Да это обычные программы, – возразил он, но было видно, что раздувался от гордости. – Сейчас программы управления голосом продаются на Митинском рынке и на Горбушке. Я, конечно, там не покупаю, но некоторые мои знакомые...
– И мои тоже, – кивнул я. – Они видели у парня, что слева от столика, где табличка «Все для Мака». Им программы понравились, но я покупать не стал. Пока руки не доходят.
Он кивнул, я ощутил, что между нами наконец-то установилось настоящее взаимопонимание, как между двумя курильщиками в вагоне для некурящих, или между двумя евреями при Советской власти или хохлами в Израиле.
* * *
Машина въехала в Боровицкие ворота. Часовые с двух сторон заглянули в машину, Мирошник протянул пропуск. Я считал себя толстокожим, но подозрительные взоры стражей с такой мощью ощупывали все швы в моей одежде, что шерсть встала дыбом, я на миг ощутил себя не ученым с мировым именем, а дикарем, который с наслаждением двинул бы кулаком в зубы.
Мирошник буркнул:
– Это что... При прошлом президенте тут чуть ли не раздевали! Пять рентгеновских аппаратов стояло.
– Неужели?
– Пять не пять, но три я сам видел.
Машина въехала в другой мир, о котором еще в старину был анекдот в вопросах: где проходит граница между социализмом и развитым социализмом? Ответ: по Московской окружной дороге. А где граница между развитым социализмом и коммунизмом? Ответ: по кремлевской стене.
Мир по эту сторону кремлевской стены был чист, стерилен и богат. Если остальная Москва тонет в грязи, не говоря уже о стране, если шахтеры не знают, чем кормить детей, то здесь рядами зеленеют бонсаи, купленные в Японии за миллионы долларов, из которых половина ушла в карманы тех, кто покупал за казенный счет.
Подплыли и замерли возле машины широкие ступеньки из белого мрамора. У подъезда стояли в штатском, одетые как дипломаты из ООН. Их небрежные взгляды скользнули по мне совсем вроде бы невзначай, беседу не прерывали, но я ощутил, как у меня вывернули карманы и пересчитали все лейкоциты в крови.
– Это что, – сказал Мирошник снова. – При прошлом здесь стоял чуть ли не полк. А резиденция была не здесь, вон там... Здесь что, слишком просто. А там залы, залы!
Когда меня провели по недлинному коридору, я еще успел подумать с усмешкой, что и это влетело в копеечку: так замаскироваться. В любой коммерческой фирме здоровяки с автоматами выставляют себя напоказ, а здесь их прячут, а напоказ посадили чуть ли не старушек со спицами...
Возле двери двое мужчин, очень обыкновенные, разве что ростом повыше обыкновенных, да чересчур массивные от избытка мышц. Я уловил на себе пару взглядов, но ничего не спросили. Мирошник толкнул дверь, мы оказались в просторной приемной. За столом обыкновенная секретарша, еще двое мужчин углубились в свежие газеты.
На той стороне темнела дверь. Возле нее сидел на стуле неприметный военный с чемоданчиком на коленях. Ровный, строгий, с невозмутимым лицом. Черный чемоданчик, понял я. Тот самый, который носят за президентом всюду, чтобы успел нажать кнопку ядерной войны.
Мирошник кивнул женщине:
– Марина Павловна, я прибыл с товарищем... простите, Виктор Александрович, вы, наверное, предпочитаете «господин»?
– Раньше предпочитал, – отмахнулся я. – Теперь нет.
Женщина улыбнулась одними глазами. Я не видел, когда она включила переговорное устройство, но из приемника раздался рокочущий голос:
– Да-да, тащи его сюда.
Я изумился:
– И даже не подержать с часик в приемной? Это же несерьезно!
Мирошник хмыкнул, распахнул дверь.
Глава 3
Кабинет президента был классически огромен, стол – с футбольное поле, со стен высокомерно глядят картины великих, все блещет золотом, богатством. Любое кресло – произведение искусства, фаберже на фаберже сидит и фабержой погоняет, ковры, люстра... Впрочем, он всего несколько дней в роли президента, вряд ли что-то изменил. Это от предшественников. И даже тех, которые назывались не президентами, а генсеками. А то и царями. Все это не мне оценивать, я не отличу Веласкеса от Шилова, но в кабинете светились экраны двух огромных телевизоров, правда, с приглушенным звуком, на краю президентского стола монитор, настоящий, громадный, сама коробка компьютера едва заметна среди бумаг, блокнотов, серой коробки факса, неужели президент сам... как теперь говорят: тебя послать сейчас или по факсу?
Кречет нетерпеливо покрикивал в трубку телефона. В жизни он выглядел еще массивнее, чем на телеэкранах. Голова как пивной котел, лицо серое, почти безобразное, а разговаривал с невидимым собеседником с таким верблюжьим высокомерием, что мне тут же захотелось повернуться и уйти.
Он жестом пригласил сесть, злой гримасой добавил, что сейчас закончит с этим придурком и займется мною.
Я сел, сердце стучит чересчур часто, я на него прикрикнул шепотом, что великие дела творятся не здесь, а в тихих комнатках ученых, в лабораториях, и хотя на экранах мелькают то порнозвезды, то президенты, но в истории цивилизации остаются Архимед, Гомер, Сервантес, Достоевский, Кулибин... и редкий прохожий сумет ответить, кто в их времена правил миром и мелькал на телеэкранах.
И все же Кречет выглядел пугающе. Высокий, сложенный атлетически, широколицый, лицо поковыряно оспой, нос расплющен, как у бывшего боксера, массивный, как утес на Волге, а когда рыкал в трубку, у меня по коже проносились стаи мурашек размером с откормленных мышей – голос был еще неприятнее, чем с экрана телевизора – металлический, словно лязгал затвор, и надменный, словно он уже призвал меня в армию.
В старых книгах о таких говорили: чувствуется врожденная привычка повелевать, я таких заранее ненавидел, даже если те оказывались благородными героями. Единственное достоинство, что монитор – двадцать один дюйм, зерно – не больше ноль двадцати пяти, клавиатура под рукой, мышка майкрософтовская. На другом конце стола навороченная аппаратура, словно президент сам умеет попадать пальцем в клавиши, а не только в кнопку пуска ракет.
Кречет рыкнул в трубку напоследок, мне почудился на том конце жалобный писк, словно заяц попал под гусеницы танка, а Кречет поднялся, рост намного выше среднего, как и вес – настоящий народный президент, ибо для простого народа очень важно, чтобы их глава был выше и здоровее других царей, королей и прочих президентов, здоровее в простом понимании: мощнее, шире в плечах, чтобы чужой президент или король, которому наш будет жать руку, смотрел на него снизу вверх, как пес на человека.
– Здравствуйте, Виктор Александрович, – сказал Кречет. Он вышел из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой. – Честно говоря, всегда хотел с вами повидаться!
Рукопожатие его было мягким, вежливым, только слабые и неуверенные люди жмут руку сильно, а по-настоящему сильные в такой дешевой демонстрации не нуждаются.
– Я вас, честно говоря, – сказал он неожиданно, – представлял другим. Ученый с мировым именем – это седая борода, очки, впалая грудь и спина колесом... И животик, естественно, свои туфли не разглядеть... А вы больше смахиваете на тренера по боксу. В среднем или полутяжелом весе.
– Спасибо, – сказал я, этот черт чувствует, что тренеру по боксу было бы приятно, если бы его приняли за ученого, а ученому всегда лестно, когда замечают его рост, широкие плечи, квадратную челюсть. – Спасибо, это не моя заслуга.
– А чья?
– Родителей, – ответил я, все не мог найти верный тон. – Я не из тех, кто истязает себя бегом трусцой... А где же карта?
– Карта? – не понял Кречет.
– Ну да. Перед которой отец народов не спит, а думает о судьбах народов.
Кречет расхохотался. Зубы у него были свои, пожелтевшие, как слоновая кость, но ровные и крепкие с виду, как у волка.
– А это!.. Тогда где моя трубка и «Герцоговина-Флор»? У каждого самодура-диктатора свои привычки. Не курю, а вместо старой карты предпочитаю экран компьютера. Правда, теперь большая карта тоже понадобится. Дабы охватывать все разом... Уже заказал, завтра повесят. Может быть я несколько смягчу вас, если скажу, что читал все ваши работы по футурологии. И не просто читал, а могу пересказать. Пару особо задевших глав могу просто наизусть!
Секретарша внесла на подносе две чашки кофе. Еще когда она появилась на пороге, я ощутил запах настоящего мокко, из которого арабы на экспорт не продают ни единого зернышка, а потребляют сами.
– Спасибо, – поблагодарил я. С удовольствием сделал глоток, прислушался. Кофе был просто сказочный. – За этими зернами диверсантов наверняка посылаете?.. Как я знаю, в нашу страну, как и в Европу, под маркой настоящего мокко завозят обыкновенный.
Кречет кивнул, глаза из благодушных без всякого перехода стали острыми, как лезвия ножей:
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить.
– О кофе?
– О настоящем.
– Настоящем мокко, – уточнил я. – Все остальное...
Кречет сдержанно усмехнулся, но глаза держали меня как на острие прицела:
– Все остальное тоже допустимо... за неимением лучшего. Но если можем получить настоящее?.. Ладно, я солдафон и держиморда, унтер Пришибеев...
Я протестующе выставил ладони:
– Простите, я вас так не называл. Вы все-таки человек грамотный, а унтер и есть унтер. Вы тянете больше на Скалозуба, тот все-таки полковник.
– А я генерал, – подчеркнул Кречет. – А тупых генералов в нашей литературе нет. Есть беспомощные, как у Салтыкова, но тупых нет. А я даже читать умею, как вы заметили. Кроме устава читал еще и ваши работы. Знаю, вам за них доставалось... да и сейчас достается. Что ж вы так резко меняете курс? Во времена Брежнева дрались за восстановление Храма Христа Спасителя, а теперь, когда вы и ваша партия победили, вдруг отошли в сторону! Даже высказываетесь против засилья церкви?
Я ответил досадливо:
– Я дрался за восстановление храма в условиях диктатуры. А сейчас, когда победа, когда в наши ряды хлынула мутная волна политиков, демагогов, когда в церкви прут и ставят свечи главы правительства, депутаты и все те, кто еще вчера уничтожал эти церкви... согласитесь, для порядочного человека просто противно быть с ними рядом. А церковь, сохранив структуру и кадры, сейчас заняла место коммунистической партии. Если раньше я не мог включить телевизор, чтобы не наткнуться на пропаганду советского образа жизни, то теперь обязательно увижу бородатого попа, что учит как жить, кланяться, смиряться, покоряться власти, ибо власть президента от их бога. Эти же попы освящают банки, плотины, заводы, одобряют или не одобряют указы, бюджет, инспектируют армию...
Кречет усмехнулся краешком рта:
– Но сейчас самое время бы собирать плоды! Восстановление храма – ваших рук дело. Ваших и той группки интеллигенции, что сейчас в стороне. Вас оттерли?
– Я же сказал, сам отошел.
– Гм... Хотя некоторые все же что-то заполучили. Но в остальном плодами воспользовались те, кто успел вовремя перестроиться. Какое подлейшее слово «перестроился»!.. А у нас его употребляли как похвалу. Что за подлейшее время, а?
Я сказал угрюмо:
– Я автоматически выступаю против любой чрезмерной власти. Это моя натура. Так что не знаю, чем вызван ваш интерес...
Кречет развел руками:
– Да, пора к делу. А суть в том, что в каком состоянии наша страна, знаете. Знаете и то, что всякий президент либо приводит свою команду, либо составляет ее спешно уже на месте. У меня команды нет, я победил на выборах, не смейтесь, в самом деле по воле народа. Но я один, почти один. И вы здесь затем, чтобы согласиться войти в президентскую команду.
* * *
Я отшатнулся:
– Шутить изволите?
– С какой стати?
– Я разрушитель, а не созидатель. Я вам такое наработаю!
Кречет покачал головой:
– А мне кажется, что мы сработаемся. В конце-концов, вы мужик и я мужик...
– Простите, – прервал я, сразу ощетинившись, – это вы мужик, если уж так хотите.
Он вздернул брови:
– Да, я мужик... А вы... Ладно, глупости, не спрашиваю, хотя... Опустим это, хотя, честно говоря, любопытно, что вас так задело.
– Да так, – ответил я уклончиво.
Он развел руками:
– Если не трудно, просветите. На будущее. Вдруг еще кто-то обидится. На днях у меня намечается встреча с послом из Испании...
В грубом голосе звучала ирония. Я вспыхнул, но заставил голос звучать так же ровно:
– Вы мужик, как вы сказали. Пусть так и будет. Но в тех краях, откуда я родом, мужиками называло тупое покорное быдло, грубое и ленивое.
Он широко улыбнулся:
– Да, но в революцию этих аристократов перевешали, перевешали... Было время. Я думал, их уже не осталось. Вы не из дворян, случаем? Сейчас всяк норовит назваться то дворянином, то графом, а кто понаглей – вовсе князем.